Внуки

— Пожалуйста, уважаемый коллега, прошу вас.

Они пошли рядом. Хагемейстер явно не обнаруживал никакой склонности к беседе; он то разглядывал мимоходом витрину табачного магазина, то смотрел, как подъемные краны на берегу канала, где была асбестовая фабрика, подают на баржу кипы мешков, то устремлял взор на гряду облаков, нависшую в этот хмурый весенний день над городом. Рохвиц же, напротив, жаждал разговора, несколько раз пытался начать его, но не находил подходящего вступления. Наконец он сказал:

— Я только что беседовал с господином Зиндером.

— Да? — сказал Хагемейстер.

— Да, и сделал довольно безотрадные для господина Зиндера выводы.

— А-а! — Хагемейстер ровным шагом продолжал свой путь.

— Скажу напрямик, по своему обычаю, господин директор. Знаете, что я думаю? Я думаю, что Зиндер враг нашего государства. Я уве…

Хагемейстер перебил его:

— Что вы, что вы, дорогой коллега! Старик Теодор Зиндер? Этот закоренелый консерватор, эта честнейшая душа?

— Совершенно верно, господин директор! Совершенно верно. Именно закоренелый консерватор, очень точно изволили выразиться. В том-то и суть… Да-да, господин директор, уверяю вас, Зиндер — противник Гитлера и, кроме того, юдофил. Вы знаете, как он назвал оборонительные меры властей против засилья еврейского капитала? Бойкотом евреев. Заметьте: бойкотом евреев. Зиндер громко рассмеялся, когда в классе кто-то из учеников сказал, что его мать не покупает у евреев яиц. Уверяю вас, он заодно с евреями… Известно вам, кстати, какими словами Зиндер заканчивает каждый урок? «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер»…» Скажите сами, разве это не верх наглости? А знаете, как класс — и это весьма показательно — прозвал его? Греховодник! Вникните, пожалуйста: гре-хо-вод-ник!

Явно раздосадованный, Хагемейстер спросил:

— К чему вы это мне рассказали?

— Господин директор, я лишь позволил себе изложить свое, пока еще чисто личное, мнение о господине Теодоре Зиндере.

III

Из окна верхнего этажа школы на Визендамме открывается вид на всю обширную территорию гамбургского городского парка с его рощами, лужайками, спортивными площадками, фонтанами и чудесным озером. После уроков на спортивных площадках толпятся школьники; по воскресеньям ферейны устраивают там футбольные и волейбольные матчи. В теплые вечера гамбуржцы семьями отправляются в парк, располагаются на лужайках или же в ресторане над озером. Влюбленные парочки бродят среди густо разросшихся кустов, по березовым и буковым рощам за водонапорной башней. Эти березовые рощи и лужайки были некогда излюбленными местами прогулок и бармбекских[3] пионеров. Здесь они весело и дружно играли и плясали, а иногда, усевшись вокруг Фреда Штамера, своего пионервожатого, слушали беседу; или же кто-нибудь из пионеров читал вслух интересную книгу. Все это осталось в прошлом, гитлеровское правительство распустило пионерскую организацию. Правда, многие пионеры встречались тайно и дружбы своей не забывали. Но теперь они собирались не так, как раньше, а небольшими группами, по нескольку человек. Такой маленький кружок друзей составляли Берни Фрезе, Виктор Брентен и Ганс Штирлинг.

Сегодня после уроков Виктор и Берни дожидались Ганса на одной из широких каменных скамей у водонапорной башни. Их удивляло, что Ганс запаздывает, ведь из них троих Ганс всегда самый точный. На мальчиках были еще зимние пальто, а на Берни вдобавок шерстяной шарф. Они сидели на скамье и болтали ногами.

— Ты так-таки ничего и не слышал о своем папе? — спросил Берни.

— Ничего. — Виктор повертел фуражку на пальце. — Бабушка говорит, что, пока мы ничего о папе не слышим, все хорошо.

— А о дедушке что-нибудь знаете?

— Знаем, но ничего хорошего. Он до сих пор в полицей-президиуме. Бабушку к нему не пускают.

— Может, твой папа уже вовсе и не в Гамбурге?

— Кто знает? Они ищут его повсюду.

Взгляды мальчиков скользили по зеленым лужайкам для игр и отдыха; молодая травка даже в этот хмурый апрельский день радовала глаз.

— В доме рядом с нами жил каменщик Древс, Артур Древс. Спортсмен, атлет. В полицей-президиуме его забили до смерти, — сказал вдруг Берни.

Виктор в упор посмотрел на товарища.

— Откуда ты знаешь?

— Его жена рассказала маме, а я слышал.

— Если поймают Фреда Штамера, его тоже замучат.

— И папу твоего.

— Что ты? — Виктор испуганно посмотрел на товарища. Но потом сказал: — Нет, его не найдут.

Тут Берни вплотную придвинулся к другу и шепотом изложил ему свой план:

— Придется и нам бежать. В Любек, а может, в Киль… Понимаешь, месяца полтора-два мы уж наверняка выдержим, а нацисты больше и не продержатся. Это сказал мой дядя Эмиль, а он, знаешь, сколько лет уже социалист! В Любеке я знаю адрес одного пионера, он как-то ночевал у нас. Мы отправимся к нему, а уж он нас где-нибудь да устроит… А потом будем писать на стенах лозунги, всюду-всюду. Будем штурмовиков за нос водить. Ну, что ты думаешь на этот счет? Я только не знаю — вдвоем нам бежать или втроем, вместе с Гансом. Мой дядя, понимаешь, говорит: «Двое — ладно, а трое — нескладно!»

— Ты был когда-нибудь в Берлине? — спросил Виктор.

— Нет. А что?