Внуки

— Что он их получал?.. Нет, этого я доказать не могу. Я могу только доказать, что я их писал. — Последнюю фразу Венер выговорил несколько живее, пожалуй, даже взволнованно. Но так, словно это было лишь брошенное вскользь замечание, а не главный его козырь.

Председатель не разочаровал Венера.

— Как вы докажете, что писали эти донесения?

— Копиями.

— У вас имеются копии?

— Да! Я, разумеется, писал эти доклады собственноручно. На машинке. Двумя пальцами. — Венер улыбнулся при упоминании о своей недостаточной сноровке в машинописи.

— А где они?

— В моем сейфе.

Один из членов комиссии, человек с недоверчивыми колючими глазами, в упор смотревший на Венера, спросил:

— Вы снимали копии только с этих донесений?

— Как понимать ваш вопрос?

— Ведь по должности вам приходилось докладывать и о других важных делах и происшествиях? Сохранились ли у вас также копии и этих докладов?

— Копии важнейших докладов, мною лично написанных, я всегда сохраняю!

— Это дозволено?

— Это не принято, но не запрещено, — ответил Венер. — Такое обыкновение я завел в Испании. Там ведь часто не знаешь, с кем имеешь дело. Вот с тех пор это вошло у меня в привычку.

Председатель шепотом посоветовался с двумя другими членами комиссии, ответившими на его слова одобрительными кивками.

Допрос был прерван для предварительного ознакомления с копиями.

Венер выслушал это решение с подчеркнуто равнодушным видом, хотя уже не сомневался, что игра его, можно сказать, выиграна.

IV

Венер внимательно изучал протоколы допроса по «делу 20 июля». Его каждый раз наново поражал масштаб заговора. Он думал: «Если бы заговорщики действовали с большей ловкостью и, главное, с большей решимостью и если бы им повезло, они, вероятно, достигли бы цели». Но, подумав, пришел к выводу, что заговорщики — всего лишь офицеры без солдат. Поддержкой населения они не заручились. А с рабочими и вовсе не были связаны. Между тем в наше время, размышлял Венер, нельзя достигнуть каких-либо политических успехов, не имея организованной опоры в народе. Юнкеры, которых было немало среди заговорщиков, держались устаревшего метода Ольденбург-Янушау:[31] один офицер и десять солдат. Но даже по этому методу нужно было иметь не только одного офицера, но и десять солдат. Роль последних не так уж незначительна.

Заговор был подавлен железной рукой. Фельдмаршалы качались на виселицах. «История Германии еще не знала подобного случая», — думал Венер. Жестокая расправа с заговорщиками, независимо от занимаемых ими постов, привела его в восторг. Он был убежден, что Баллаба и Берингхаузена тоже казнят, если ему, Венеру, поверят.

Порой Венер спрашивал себя, не отнимает ли он у государства Адольфа Гитлера нужных людей. Как это ни странно, но он так вжился в роль, что почти не сомневался в достоверности своих клеветнических измышлений. «Может быть, я кое-что и предвосхитил, — говорил он себе, — но эти личности именно таковы, какими предстают в моих не доставленных по назначению докладах. Я ни в чем не могу себя упрекнуть».

Только положение на фронтах тревожило Венера. Шквал русского наступления с такой неистовой силой катился к границам рейха, что даже американцы и англичане вынуждены были ввести в действие свои главные резервы. И бои во Франции пока что протекают весьма неблагоприятно для немцев. Крепче всего держится фронт по ту сторону Альп в Северной Италии.

Могут ли «фау-1» и «фау-2» нагнать на Англию такой страх, чтобы согнуть ее в бараний рог? «Тигры» и «фердинанды» на востоке дали, так сказать, осечку. Успеет ли Германия вовремя ввести в бой новые виды оружия, оружия значительно большей разрушительной силы? От решения этих вопросов зависело бесконечно много. Но он убежден, что у фюрера в последний момент окажется наготове козырь, который приведет к благоприятной развязке.

Как ликовал бы Венер, если бы слышал показания своих противников на допросах в следственной комиссии! Государственный советник Баллаб отнюдь не отрицал, что он при случае высказывал смелые суждения, позволял себе циничные замечания о высокопоставленных лицах, и уж вовсе не оспаривал, что критиковал некоторые политические и военные мероприятия правительства. Его развязная откровенность, его цинизм, проявленный даже на допросе, произвели неблагоприятное впечатление на следователей. Теперь они допускали, что обвинитель, пожалуй, прав и причастность этого заносчивого человека к заговорам и всяческой крамоле весьма вероятна.