Внизу наш дом - 1-й вариант

— Отец Николай просил зайти, — повернулась и пропала из виду. И это хорошо, а то в её присутствии я мигом теряю адекватность — слишком большой пласт памяти начинает ворошиться в голове.

Отец Николай принял меня у себя дома в обычной для юга Украины мазанке. Не стану долго рассказывать — получилось что-то вроде исповеди. Я вываливал всё, что помню и что по этому поводу думаю. Но не о себе, безгрешном, а о ближайшем будущем. Слушал святой отец внимательно и только изредка задавал вопросы. Такие, знаете ли, вопросы, которые помогают сосредоточиться, а не сбивают с толку. Как-то очень гладко лилась моя речь, и мысли не путались, перескакивая с пятого на десятое.

С другой стороны я и не намеревался ничего скрывать, потому что помощи от организации, которую представлял священник, ждал огромной, а вот опасений служители культа у меня не вызывали. Не представлял я, каким образом и в силу каких причин эти люди смогут помешать моим планам. Не помочь — это запросто. А вот испортить хоть что-то, это никак. Да и незачем им в подобном вопросе пакостить.

Словом, исповедовался я, но ни отпущения грехов ни благословения не получил, потому как безбожник. На этом и был отпущен с миром. С ним в душе и вернулся на аэродром, размышляя о том, что до встречи с отцом Николаем вообще никогда ни с кем из церковников ни разу не общался, во всяком случае, в том возрасте, о котором помню. А, гляди ж ты! Люди они, хоть и рядятся на работе в чудные одежды, в обычной жизни вполне адекватные. Это я о том, что меня неспешно и обстоятельно изучают, собирая важную для них информацию.

Скажем, о репрессиях, что начались в тридцать седьмом, я рассказал всё, что помнил. А это всего три слова: репрессии и номер года. Ещё самые громкие имена расстрелянных перечислил, но сознался — забыл уже, в каком году кого из них, и за что конкретно. Блюхера вроде как в тридцать восьмом за Хасан.

Про начальный период войны упомянул, про Дунайский десант, про оборону Одессы и её совершенно бессмысленную (по моему мнению) сдачу. Про длинные колонны советских военнослужащих, бредущих под конвоем фрицев, про танковые клинья, про окружение Ленинграда — у меня был длинный счёт претензий к товарищу Сталину. Понимаю, что это он не со зла, а по недомыслию, но зачем же было стрелять тех, кто имел несколько иное мнение?

Вот эту затаённую боль, эту обиду на негодное руководство, я и выплеснул на отца Николая. Кажется, его крепко торкнуло. Уж не знаю, показалось ли это мне но, кажется, слезинка в уголке глаза у него блеснула.

* * *

Двенадцатый год моей жизни — тридцать пятый от Рождества Христова прошел относительно спокойно. Уже в декабре доставили французские двигатели — я мог начинать реплицировать оплаканную мной в прошлом модель самолёта САМ-13. Признаюсь честно — шансов на то, чтобы превзойти в деле её создания прошлого конструктора — Москалёва — у меня было очень много. Всё дело в крыле — моё тонкое, прочное и упругое детище, собранное вручную по технологии с применением композитных материалов, это просто шедевр по нынешним временам. Тут тебе и лобовое сопротивление чуть не вдвое меньше, нежели у современных конструкций, пусть даже и дюралевых. И большое удлинение, и высокая удельная нагрузка. Даже сам Поликарпов на со вздохом сожаления поминаемом И-185 до этих значений не дотянул… немного.

В общем, вычертил я самолёт, поскольку компоновку этой оригинальной конструкции помню прекрасно. В нём два мотора. Один установлен перед пилотской кабиной, второй позади. И два пропеллера: на носу и позади фюзеляжа. А хвост вывешен на таких же продольных балках, как и у нашего мотопланера или у фашистской «Рамы». И сел за расчёты, уточняя размеры частей и способы их соединения.

В оригинале, в модели, разработанной первоначальным конструктором машины Москалёвым, меня смущала короткая кабина, куда никак не входила ни рация, ни более-менее приличное оборудование. Да и для топлива места оставалось маловато в промежутке между двигателями. В крыльевые же баки его тоже входило мало — повторюсь, они у меня примерно вдвое тоньше и чуточку уже.

А ещё куда-то в нижнюю часть фюзеляжа следовало поместить «ногу» убирающегося шасси. Прятать колёса в крыльях совершенно не хотелось, потому что плоскости у меня для этого чересчур тонкие. Поэтому даже бензобаки в них помещаются весьма скромного объёма. Повторяюсь? Так это я нарочно, чтобы лучше запомнили главную мысль — про тонкие крылья.

Начался мучительный процесс выбора компромиссов. В первую очередь пришлось пожертвовать частью удлинения крыла, но не за счёт его укорочения а, увеличив ширину. «Благодаря» этому первыми «полетели» тяги управления элеронами, которые пришлось заново переизобретать. И так шаг за шагом, узел за узлом, я «вылепливал» самолётик заново, после каждой прорисовки проводя целый комплекс расчётов. Это без компьютера — на одной логарифмической линейке.