Внеклассное чтение. Том 2

— Я Самсоша, — поправил сын.

* * *

Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскую роту, видно, возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики, ложечники, мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн — ротный капитан по утреннему времени, должно быть, еще, почивал.

Флейты монотонно высвистывали строевую мелодию, барабаны стучали невпопад, ложечники и вовсе не вынули своих кленовых инструментов.

Павлина велела кучеру остановиться. Поманила офицера.

— Скажите, господин военный начальник, умеют ваши музыканты играть «Выду ль я на реченьку»?

— Как же, сударыня, — ответил румяный от мороза офицер, с удовольствием глядя на красивую даму. — Новое сочинение господина Нелединского-Мелецкого, вся Москва поет.

И пропел звонко, чувствительно:

Выду ль я на реченьку, погляжу на быструю,

Унеси ты мое горе, быстра реченька, с собой!

— Так пусть сыграют, — попросила Павлина; — И коли постараются, всей роте на водку.

— А мне что? — томно спросил субалтерн.

Из глубины экипажа колыхнулся было суровый Данила, но графиня толкнула его в грудь — сиди.

— А вам поцелуй, — пообещала она. — Воздушный.

— Идет!

Офицер обернулся к музыкантам.

— Ну вы, мухи сонные! Хватит нудить. Давай «Реченьку»! Да живо, радостно! Барыня магарыч дает. Раз два-три! Эй, флейты, начинайте!

Глава двадцать третья ОТЦЫ И ДЕТИ

И флейты чисто, проникновенно заиграли душераздирающий вальс, оплакивавший солдат, которые пали на далекой, давно забытой войне.

Вряд ли когда-нибудь это маленькое, недавно возрожденное из запустения подмосковное кладбище видело такие похороны — разве что в 1812 году, когда здесь хоронили воинов, что скончались от ран после Бородинского сражения. Очень вероятно, что где-то здесь, в одной из братских могил тех, «чьи имена Ты, Господи, веси», лежал и дальний предок Николаса, молодой профессор Московского университета Самсон Фандорин, записавшийся в ополчение и пропавший без вести в деле при Шевардинском редуте.

Но только и тогда, два века назад, вряд ли на церковном погосте могло собраться столь блестящее общество — чтоб траурные мелодии исполнял секстет с мировым именем, а на аккуратных дорожках, меж тщательно реставрированных старых и еще более роскошных новых надгробий, теснилось такое количество красивых и знаменитых женщин. Были, конечно, и мужчины, но прекрасный (не в учтивом, а самом что ни на есть буквальном значении этого слова) пол явно преобладал. Редкие снежинки медленно летели с опечаленных небес, чтобы эффектно опуститься на соболий воротник или растаять на холеной, мокрой от слез щеке.

Вдовы не было, да и не могло быть. Во-первых, потому что из спецотделения психиатрической больницы не выпускают даже на похороны собственного мужа. А во-вторых, потому что убийце нечего делать у свежевырытой могилы своей жертвы.

Соболезнования принимала дочь, она же наследница усопшего. Маленькая девушка со строгим, бледным лицом стояла возле усыпанного дорогими цветами палисандрового гроба и с серьезным видом слушала, что нашептывали ей всхлипывающие красавицы. Одним отвечала что-то, другим просто кивала. Соболезнования были долгими, так что к девушке выстроилась целая длинная очередь.

Отовсюду доносились звуки рыданий — от сдержанно-трагических до откровенно истерических.

Известно, что внезапная и, в особенности, драматично внезапная смерть всегда поражает воображение больше, чем мирная кончина, а покойный покинул мир чрезвычайно эффектным образом: чтобы любимая жена во сне перерезала скальпелем горло — такое случается нечасто. Но одно лишь сострадание к безвременно оборвавшейся чужой жизни не способно вызвать такую бурю скорби. Столь неистово оплакивают лишь самих себя, думал Николас, стоявший в траурной веренице самым последним.

На печальную церемонию он выбрался, можно сказать, нелегально — наврал жене, что едет в Шереметьево встречать Валю Глена, который во флоридской клинике обзавелся новым носом, еще краше прежнего. Знай Алтын о похоронах, она, наверное, приехала бы на кладбище, но не для того, чтобы возложить на могилу цветы, а чтоб плюнуть в гроб. С нее, пожалуй, сталось бы…

Очередь всё же двигалась. К дочери умершего подошла дама, стоявшая перед Фандориным. Дама сняла темные очки, и он узнал всенародно обожаемую эстрадную певицу.

— Мирандочка, миленькая, — завсхлипывала дива, — это правда? Вы правда нашли? Солнышко мое, я на колени упаду, честное слово!

— Только не здесь, ладно? — ответило юное создание.

— Да-да, конечно! — Певица дрожащей рукой дотронулась до локтя девушки. — Я не пожалею ничего… Вы меня понимаете? Если препаратов осталось мало и на всех не хватит, я заплачу больше. Мирандочка, Миранда Миратовна!

— Робертовна, — сурово поправила наследница и слегка тронула звезду за плечо — мол, пора.

— Так я позвоню? — жалко спросила та, отходя.

Николас стоял перед Мирой и глядел ей в глаза, поражаясь тому, как разительно изменилось их выражение — за какие-то несколько дней.

— Почему «Робертовна»? — спросил он наконец.