Вроде бы тон выбран правильный: шутливый, немножко азартный. Должно сработать.
Валя вполне могла бы положить записку в карман халата, но вместо этого медленно задрала подол и засунула сложенный квадратик за резинку кружевных трусиков. Николас, страдальчески вздохнув, отвернулся.
— Не знаю, кого больше бояться — этих мафиози или Мамону, — стрекотала коварная, накладывая Нике большую порцию омлета с трюфелями. — Если она пронюхает, в какую я истуар вляпалась, церемониться не станет. Отправит под конвоем куда-нибудь на острова Туамоту, от греха подальше. А с этими козлами, значит, так… Ты кушай, кушай. Хлеб маслом намазать?
Села напротив, по-бабьи подперла щеку. Ну просто семейная идиллия.
— Вчера позвонили, домой. Говорят (здесь Валя перешла на мужской голос): «Господин Глен? Извините, что тревожим вас дома. Нигде не можем найти Николая Александровича, а у нас к нему срочное дело. Не могли бы вы…» Я говорю: «Не мог бы. У меня отгулы. Сами его ищите». И трубку шмякнул. Что интересно: у Мамоны установлена аппаратура хитрющая, любые звонки сканирует, а тут не срисовала — значит, там у них антисканер. Догоняешь? Э бьен. Сегодня утром ездила в офис цветочки поливать. Там-то они, наверно, мне на шванц и сели. И ловко сели, я ничего не заметила. Заехала в «Пьер-Паоло», это такое особенное место, тебе бы не понравилось. Сижу у бара, треплюсь с Марго (бармен тамошний), пью капучино. Вдруг входят те трое, ну, которых я возле «Холестерина» уронила. Ты что есть перестал? Невкусно? Николас опустил вилку.
— Что… что они тебе сказали? Они к тебе подошли?
— Только один, рыжий такой. Двое остались у дверей. Я сижу вся на нерве, думаю — вдруг узнают. Па дю ту! Этот подходит, шлепнул меня по макушке, фамильярно так, потной лапищей, и говорит: «Ну, скинхед, где твой шеф?» Жуткий гопник! Я ему опять про отгулы. Типа шеф мне позавчера ночью позвонил, сказал, что срочно уезжает и что я могу пока гулять. Думала, не поверит, кошмарить начнет. А Рыжик ничего, только подмигнул, и все трое сделали веггеганген.
— Что сделали? — наморщил лоб Фандорин. Трудней всего в речи Вали ему давались германизмы.
— Ну, в аут отправились, ушли. Только не совсем. Минут через пятнадцать Макс подходит, он там работает гардьеном. Эти твои квадраты, говорит, сели в джип и сидят. Они, говорит, тебя достают или что? Понимаешь, в «Пьер-Паоло» геи кучкуются, самые крутые. Чужих не любят. А ко мне ничего, привыкли, я им вроде как свой геноссе. Макс говорит, я сейчас выйду, уроню им под шину досточку с гвоздями. Так что езжай спокойно, Валюха. Я вышла, села на свой чоппер, как дам газу. Джип за мной рванул, только недалеко уехал… Так что докатила я сюда чистенько, безо всякого хвоста.
И Валя засмеялась, очень собой довольная.
— А если они тебя за эту шалость подстерегут и пристрелят? — покачал головой Николас. — Это страшные люди, ты про них всего не знаешь.
— Это еще кто кого пристрелит, — воинственно объявила неустрашимая девица. — Гу к маль!
Сорвалась с места, притащила сумку. Оттуда достала пистолет — тот самый, подобранный возле клуба.
— Я бы им устроила файнал каунтдаун! — Валя вскинул руку с пистолетом. — Ба-дах! Ба-дах!
— Ты его не выбросила! — ахнул Фандорин. — Идиотка! Дай сюда!
Отобрал у полоумной оружие, хотел сунуть в карман халата, но замер, поневоле завороженный матовым блеском и элегантностью страшного инструмента. Почему оружие всегда красивое, подумал Ника. Как произведение искусства. И ответил себе: а потому, что оно, как и искусство, несет в себе тайну жизни и смерти. Одно легкое сокращение мышц указательного пальца, и тайна разгадана. Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит…
Из прихожей донесся звонок — музыкальный, даже вкрадчивый, но Николас всё равно вздрогнул, заполошно сунул пистолет в глубокий карман халата. Вскочил.
— Кто это может быть? Валя улыбнулась:
— Спокойно, Дункель. Мы же на Горах, тут чужие не ходят. Я попросила гардьенов нарвать рябины. Поставлю в вазу — будет вунд ершён. — И засеменила в коридор, певуче крикнув. — Иду-у!
Вытирая салфеткой губы, Николас потянулся за чайником.
Раздался лязг засова. Валя восторженно взвизгнула:
— Ой, какая пре…
А потом в прихожей громыхнуло — то ли что-то обрушилось, то ли кто-то упал.