Вне конкуренции

Прошло полторы недели, и я абсолютно оторвана от реальности. Не могу разобраться в себе. Хочется светиться от счастья и одновременно с этим скользить из угла в угол ничтожной тенью. Сердце в кровь. Нервы в кровь. Но всё это залито тёплым маслом.

Мама.

Она сидит рядом. Греет мне руки, держит под надзором, сосредоточено вчитывается в эмоции на моём лице. Я их умело прячу, но она чувствует мою тревожность. Меня неконтролируемо тянет к Игнату и это разносит мои установки быть сильной в пух и прах. Я, как могу, откидываю мысли о нём, но он снова и снова вторгается в стук сердца, ускоряет его, контролируя меня на расстоянии. Сваливаю это на женские двудомные заморочки, но стоит ли обманывать себя?

- Иечка? – зовёт мама и я льну к ней ближе. Она почти не говорит, но абсолютно точно вспомнила меня. Держит возле себя, не отпуская ни на шаг. Гладит, часто улыбается, молча давая понять, что мама рядом. А сколько поцелуев она оставила на моём лице, не пересчитать. Её пальцы так и тянутся потрогать меня, иногда чуть сжать кожу, чтобы проверить, что это не сон и моё присутствие реально. Она часто без слов вдруг обнимает меня и прикладывает мою голову к своей груди. А я задыхаюсь, слушая её сердцебиение. С ощущением сушняка впитываю мамину энергетику, заполняю себя до краёв. Инстинкт ребёнка превышает планку, успокаиваюсь только, когда примыкаю кожа к коже, плыву от запаха матери , ментально убаюкиваюсь. Знаю, что и она истощена без нас. Без Давида, без меня. Поэтому и ищет сближения со мной. Слёз уже не осталось, выплакали в первые дни моего, здесь пребывания.

Я сотни раз представляла, как это будет, как мы встретимся, но потерялась мгновенно, стоило лишь маме увидеть меня. Её предупредили, дочь едет. Когда я заходила в палату, то ненароком подумала, что словила остановку сердца, мама стрелой пролетела от окна и накрыла собой. Словно хотела слиться. Целовала, целовала, целовала. Навёрстывала упущенное. А ещё, так сильно меня сжимала, будто боялась, что я вырвусь и уйду. Непрестанно дышала моим запахом у виска и повторяла «Всё будет хорошо».

Её память восстанавливается пошагово, врачи следят за тем, чтобы воспоминания не сломили её разом. Она уже понимает, что муж не вернётся, а сын жив. Следом пришло, что и дочка жива. Тема Давида даётся ей сложнее, она наотрез молчит, но всё же кивает на рассказы о нём. Но определённо точно никаких истерик больше не закатывала, да и вряд ли будет. Принятие оседает в её мозгу по чуть-чуть, но стремительно. Она вспоминает свою нужность, что она Мама.

А я… не могу насладиться в полной мере. Чего-то не хватает. Не заполняет душу до конца. Не получается радоваться на полную. Что-то грустное перекрывает. Короткая вспышка счастья за, идущих на поправку, маму и Давида превратилась в поволоку затяжного ожидания.

Розанов должен закрепить эту картину.

Вот кто недостающий пазл. Он стал частью сердцевины, пробрался туда, где только семья, где только любимые обитают. И я хочу улыбаться в кругу всех близких, а выходит, что видит только мама. Тяга к Игнату выматывает и душу, и тело. Я могу противиться, но он привязал меня к себе цепными тросами.

Это мука, когда чувствуешь себя неполноценной.

Словно мир сузили только до того самого утерянного кусочка сердца. Только и чувствую:

Найти. Вернуть. Сложить вместе. Чтобы целиком и навсегда.

- Если не хочешь мне говорить, расскажи брату. – вдруг произносит спокойным тоном мама и я впиваюсь в её лицо ошарашенным взглядом.

Сколько слов и по делу!!

Мне запретили бурные эмоции, ни намёка на вскрики, подпрыгивания, трясучку и тому подобное. Слёзы тоже нежелательно, но тут мне были неподвластны эмоции. Выплеснуло, как на духу. Всё должно быть с ровным дыханием.

Проглатываю шумные переживания и улыбаюсь дрожащими губами:

- От вас ничего не скрыть, Нелли Тимуровна?

- Нет. – порхает её ладонь на моих влажных щеках. – Ты выглядишь так, будто это ты сошла с ума, а не я.

- Мам… - а, чёрт, опять слёзы рекой.

- Сходи в этот раз к нему одна. Расскажи всё, что мучает. У вас с ним своя волна. Я буду только мешать.

- Уверена?

- Уверена. Давид соскучился по своей сестрёнке.

Ах, Давид.

Всегда мне был и другом, и братом, и отцом, а иногда превращался и в сверстника, чтобы лучше понимать. То дурачился вместе со мной, то наставлениями сыпал. Мог и полотенцем по заднице настучать. Было такое. Потом переживал об этом больше, чем я. Цветочки мне на утро принёс, молча ткнул ими в лицо, стыдливо глазками хлопал. Но не извинился, гад! Авторитет же нельзя ронять.