Влюблённые в театр

Но постепенно зрители целиком оказываются на стороне героя Романова. Интересно, что этот же психологический прием Борис Романов использует, когда играет роль Жерома Курвуазье. И Элиэзер, и Жером сначала кажутся достаточно неприятными личностями, но постепенно, шаг за шагом, совсем незаметно, завоёвывают зрительские симпатии.

Позднее становится понятно, что напоминание Элиэзера о конфетах – от его бедности, а напряженность – от стеснительности. Романов подчеркивает стеснительность своего героя, создавая интересный пластический рисунок роли. Движения Элиэзера медленные, как будто скованные. Сидит он самом краешке стула, держится, как будто аршин проглотил, судорожно стискивает свой саквояж двумя руками.

Есть в спектакле и ещё одно действующее лицо без слов. Это – пальто Элиэзера. Бережно и заботливо устраивает Элиэзер пальто на кушетке, в комнате Рахели. Как будто это не обычная одежда, а усталый больной человек. И вот что удивительно. Романов так обращается с пальто, что начинает казаться, что на кушетке и впрямь лежит живое существо.

С этим пальто, которое Элиэзер получил в наследство от отца, связаны дорогие ему воспоминания о детстве. «Отец укрывал меня этим пальто», – говорит Элиэзер Рахели, и напряженное лицо его на миг освещается внутренним светом, голос теплеет, а рука ласкает и гладит старую ткань.

А когда Рахель рассердилась и оставила Элиэзера одного, он становится на колени и утыкается головой в пальто, лежащее на кушетке: Романов делает это так, как будто просит совета и защиты у пальто, которое как будто сохраняет частичку души давно умершего отца. В этом движении отражается все одиночество Элиэзера, который оказался совсем один в чужом городе, залитом холодным дождем, в незнакомой негостеприимной стране.

Романов сыграл человека, который в каждом предмете видит труд мастеров, ремесленников, сделавших эту вещь. И пальто ему дорого не только как память об отце. Он уважает работу портного, который сумел сшить такую добротную одежду. Нежно гладит Элиэзер корзинку, наслаждаясь ощущением туго сплетенных лозин, или стискивает в ладонях полотняное накрахмаленное покрывало. Кажется, вещи для Элиэзера, каким играет его Романов, так же одухотворены, как и люди.

Из интервью Бориса Романова:

– Для вас большое значение имеет реквизит, вещь на сцене?

– Конечно! Только через два месяца после премьеры мне сшили пальто, в котором я играю. А до этого брали на прокат какое-то плохонькое в театральном институте. Но ведь пальто – это же действующее лицо!.. И вот еще чего я не понимаю. Актёр берёт кувшин, а потом грохает им об стол. Ой! Как же можно? Ведь каждая вещь, каждый предмет должен помогать актёру на сцене. Я придумал с сахарницей маленький эпизод. Сейчас нет сахара. Я говорю: «Хорошо, пусть в сахарнице будет соль, я все равно чай на сцене не пью. Но я не могу поворачивать сахарницу донцем к зрителю». Я хватаюсь за это – за пальто, за сахарницу, за полотняную простыню, за плетеную корзинку. Ведь это раскрывает человека в его сути….

Когда Элиэзер начинает рассказывать Рахели иерусалимские истории, это не становится скучным пересказом событий. Элиэзер влюблен во все мелочи иерусалимского быта, и потому камерный рассказ в исполнении Романова становится гимном Иерусалиму и его жителям.

Однако чудесные рассказы гостя вызывают у брата и сестры лишь смех. Вообще, есть в Элиэзере Романова есть что-то беспомощное, детское, беззащитное, что позволяет издеваться над ним. Но громкий смех Саймона и Рахели становится не поражением, а моральной победой Элиэзера. Когда он, обиженный, но гордый в своем одиночестве, смешной, старомодный и неуклюжий в стареньком пальто и мятой шляпе медленно покидает оказавшийся негостеприимным дом, остается только посочувствовать Рахели, которая не смогла оценить душу Элиэзера, и, может быть, упустила своё женское счастье.