Властелин Севера

Гизела.

Даже теперь, в глубокой старости, когда я иногда вижу девушку, которая напоминает мне Гизелу, у меня перехватывает дыхание. До самой смерти не забуду я эту размашистую походку, эти черные волосы, стройную талию, изящные движения и непокорно вскинутую голову. Когда я вижу похожую девушку, мне кажется, что я снова вижу Гизелу, и (к старости я совсем выжил из ума и стал сентиментальным глупцом) я часто ловлю себя на том, что на глаза мои навернулись слезы.

– Вообще-то, у меня уже есть жена, – сказал я Гизеле той ночью.

– Ты женат? – удивилась она. – И кто эта женщина?

– Ее зовут Милдрит, и я женился на ней давно, по приказу Альфреда. Она ненавидит меня, поэтому отправилась в монастырь.

– Все твои женщины туда отправляются: Милдрит, Хильда и я.

– Это правда, – развеселился я.

Такая мысль раньше не приходила мне в голову.

– Хильда велела мне отправиться в монастырь, если мне будет грозить беда, – сообщила Гизела.

– Да ну?

– Она сказала, что там я буду в безопасности. Поэтому, когда Кьяртан заявил, что хочет выдать меня за своего сына, я ушла в монастырь.

– Гутред никогда бы не выдал тебя за Свена.

– Мой брат подумывал об этом, – возразила Гизела. – Ему требовались деньги. Ему нужна была помощь, а взамен он мог предложить лишь меня.

– В качестве коровы мира?

– Точно, – кивнула Гизела.

– Тебе понравилось в монастыре?

– Я ненавидела его и вообще очень страдала все то время, пока тебя тут не было. Ты собираешься убить Кьяртана?

– Да.

– Как?

– Не знаю, – ответил я. – Вообще-то, не исключено, что его убьет Рагнар. У Рагнара больше причин разделаться с этим ублюдком.

– Когда я отказалась выйти замуж за Свена, – сказала Гизела, – Кьяртан пригрозил, что захватит меня в плен и отдаст своим людям. Дескать, распластает меня на земле и позволит своим воинам на славу попользоваться мной, а когда они закончат, бросит меня на съедение собакам. A у вас с Милдрит есть дети?

– Был один сын, – сказал я. – Но он умер.

– Мои дети не умрут. Мои сыновья будут воинами, а моя дочь станет матерью воинов.

Я улыбнулся, потом пробежал рукой вниз по ее длинной спине, так что моя дрожь передалась Гизеле. Нас укрывали три плаща, а ее волосы были влажными, потому что соломенная крыша протекала. Устилавший пол тростник был гнилым и мокрым, но мы были счастливы.

– Ты стала христианкой в своем монастыре? – спросил я.

– Еще чего не хватало.

– И монахи не возражали?

– Я дала им серебро.

– Тогда понятно.

– Не думаю, что среди датчан есть настоящие христиане, – сказала Гизела.

– Даже твой брат?

– У нас много богов, и христианский бог – просто один из них. Я уверена, что именно так и думает Гутред. Как зовут христианского бога? Монахиня сказала мне, но я забыла.

– Иегова.

– Вот видишь? О́дин, Тор и Иегова. У Иеговы есть жена?

– Нет.

– Бедный Иегова, – сказала Гизела.

«Действительно, вот бедняга», – подумал я.

Я все еще сочувствовал христианскому богу, когда под непрекращающимся дождем, хлеставшим по остаткам римской дороги и превращавшим поля в грязь, мы пересекли долину реки Свале и поехали на север, чтобы взять крепость, взять которую было невозможно. Ибо мы отправились захватить Дунхолм.

Глава девятая

На словах все выглядело очень простым. Мы поедем к Дунхолму, внезапно его атакуем и, таким образом, обеспечим Гутреду безопасное убежище, а Рагнар получит возможность отомстить. Но Хротверд был исполнен решимости помешать нам: перед тем как мы тронулись в путь, он затеял еще один ожесточенный спор.

– A как же быть в таком случае с благословенным святым? – потребовал он ответа у Гутреда. – Что станется с ним, если вы – те, кто охраняет Кутберта, – уедете?

Как я уже говорил, Хротверд был настоящим фанатиком. И одержимость его подпитывалась гневом. Я знал людей, подобных ему, людей, которых малейшее оскорбление того, что они считали самым дорогим для себя, могло повергнуть в пучину гнева. Для Хротверда самым дорогим была Церковь, и любой, кто не являлся христианином, становился его заклятым врагом. Он, кстати, сделался главным советником Гутреда именно благодаря этой своей одержимости. Гутред все еще видел в христианстве колдовство, а Хротверда считал человеком, способным творить чудеса. Да тот и впрямь смахивал на колдуна: грива нечесаных буйных волос, растрепанная борода и горящие глаза. A еще он мог похвастаться самым громким голосом, который я когда-либо слышал у мужчины. Он был холост и посвятил себя исключительно любимой религии. Люди считали, что он станет архиепископом Эофервикским после смерти Вульфера.

Гутред же, напротив, вовсе не был фанатиком. Человек рассудительный и по большей части мягкий, он искренне хотел, чтобы окружавшие его люди были счастливы, и одержимость Хротверда пугала его. В Эофервике, где большинство жителей являлись христианами, священник мог легко собрать на улицах толпу, и Гутред, чтобы удержать город от бунта, поневоле был вынужден считаться с его мнением. A еще Хротверд взял манеру чуть что угрожать Гутреду гневом святого Кутберта и пустил в ход это оружие накануне отъезда в Дунхолм.