— Второй этаж. В конце коридора. На дверях написано «Приемная». Федос давно все понял, понял и то, что идти к директору бесполезно — ни хрена тот не знает, но его ещё в кинотеатре захлестнула волна холодного бешенства. Это состояние было хорошо знакомо сидевшим с ним многие годы зекам, и они четко уяснили для себя, что в такие моменты от Федоса следует держаться подальше. Он мерной поступью вошел в приемную, где наткнулся на секретаршу, уже собиравшуюся на выход. — Рабочий день окончен, гражданин, — недовольно объявила она. — Приходите завтра. Прием с двух до пяти. Да кто вы вообще такой?! — вскричала девица, поскольку посетитель, небрежно отпихнув её, продолжал двигаться к директорскому кабинету. Она догнала его и схватила за рукав. В поле зрения пахана попал графин с гладиолусами. Он взял его в руку и со словами: «Я — специалист по разбиванию цветников» опустил сосуд секретарше на голову. Та беззвучно распласталась на ковровой дорожке. Войдя в кабинет директора, он увидел солидного мужчину, скорее всего одногодка Федоса, с окладистой «купеческой» бородой. Бугор очищал и жевал банан. Бандит подошел к широкому директорскому столу и наклонился так, что оказался лицом к лицу с руководителем института: — Как зовут того парня, что снял у тебя под склад комнату номер два? Где он живет? Договор на аренду у тебя есть? Едва увидев прямо перед собой налившиеся кровью белки неизвестного субъекта, директор понял, что неприятностей не избежать. Вот только каков будет их уровень? Что с ним может сотворить этот, по всей видимости, очень опасный тип. Он отложил в сторону недоеденный банан и осторожно, совсем немного, отодвинул кресло назад. — Я его не знаю. Он заплатил мне сто долларов, и все, — как можно спокойнее произнес директор. — Ах ты, мурло, — тихо произнес вор в законе. — Кто тебе, падло, позволил нарушать российские законы? Зачем ты своровал сто баксов у государства? Тебе что, жрать нечего? Так я тебя, суку, накормлю. К великому ужасу руководителя института в руке незнакомца оказался огромный нож. Страх, который обуял директора, был столь велик, что он не мог и пошевелиться. Федос между тем ухватил рукой купеческую бороду государственного чиновника и одним движением ножа основательно обкорнал её. Потом двумя пальцами сдавил челюсти директора, заставив его таким образом открыть рот, и стал запихивать туда отрезанную часть бороды. — Жри, падло, жри! Жри, я сказал! Я не уйду, пока все не схаваешь. И директор стал-таки жевать собственную бороду, запивая её крупными слезами, которые скатывались по его лицу. В приемной Федос опять наткнулся на секретаршу, которая стояла, держась за стол, с мокрой головой и цветком гладиолуса, застрявшим в её пышных волосах. Посмотрев на Федоса, она тут же упала в обморок. Вор поначалу удивился, но, увидев, что в руке он до сих пор держит выкидуху, понял, отчего девица вторично рухнула на ковер. Вернувшись к машине, он сказал Бархану: — Выбирайся. Эта тачка уже, наверно, в розыске. Здесь трасса оказалась совсем рядом, и Федос быстро поймал мотор. Он сначала отвез Бархана к нему, в далекое Бибирево, зализывать раны, а потом приехал к себе на Арбат. Сейчас он ненавидел всех: и Ганю, надувшего его, и лопухнувшегося Бархана, и куда-то запропастившегося Витю Перышко, и вообще весь белый свет. В мировоззрении, как сказали бы философы, пахана разом произошли фундаментальные и необратимые изменения. Для чего он так рвался на волю? Пытался бежать, и не однажды? На зоне он был король, он регулярно под бутылек ужинал с начальником лагеря. Кто посмел бы кинуть его там, за колючкой? А если б посмел, разве не погиб бы этот козел в страшных муках ещё до восхода солнца? Тот же Ганя Химик на зоне и помыслить не мог, чтобы толкнуть туфту вору в законе. А оказавшись на свободе, он провернул это поганое дельце в первую же «вольную» неделю.
И некий план мести за свое унижение чуть ли не всем живущим по эту сторону колючки уже стал вырисовываться в его воспаленном мозгу.
Римма
Она сидела в своем красном «пассате» недалеко от здания московской городской прокуратуры и ожидала, когда Вера Шигарева закончит трудовой день. Наконец та вышла на улицу и, тревожно оглядываясь по сторонам, уселась в бежевую «восьмерку». Римма подождала, когда Шигарева тронулась с места, и, отпустив её метров на сто, включила первую скорость.