Власть мертвых

После этого разговора вышел на балкон с сигаретой и, наблюдая за почти беспрерывным потоком машин, поворачивающих с Конногвардейского на Храповицкий мост, подумал, что должен наконец позвонить и Лехе.

Парнишка разразился радостным воплем, не сразу вспомнив, что его сердце, как он писал в электронных месседжах, истекает кровью.

– Ты приехал?! А я в такси сажусь, могу прямо сейчас к тебе!

– А куда собирался?

– В один новый клуб, но это уже неактуально. Тут такая подборка людей, что они отбили у меня всякое желание продолжать знакомство.

– Что делать, такие люди всегда в большинстве. Но я не могу тебя пригласить. И сам больше не приеду.

Голос Лехи стал высоким и резким:

– Я уже все понял, углубляться необязательно! Считай, просто получил единицы опыта. Пусть я почти на нуле, я даже никого не проклинаю. Остается пожалеть тебя.

– Вероятно, так, – не стал отрицать Георгий.

– Просто раньше мне казалось, что ты во многом, и манерами, и стилем жизни, и суждениями, похож на одного героя, третьего апостола Ноя. Хотя ты сохранил свою человеческую личность, но используешь возможности темной материи, которая дает сверхъестественную силу и выносливость. В тебе тоже уживаются две противоположных сущности… Но потом я понял, что ты больше похож на Киру из «Тетради Смерти». Ты превратил себя в бога, держащего в руках судьбы мира, овладел оружием отрицания и научился создавать вокруг людей идеальный вакуум, в котором невозможно ни дышать, ни двигаться. Но ты не можешь противостоять самому себе.

Георгий подумал, что эта сумбурная речь до странности точно описывает его характер.

– Это из какой-то компьютерной игры?

– Не важно! Я очень тобой проникся. Я знаю, ты можешь вынуть сердце человека, не оставив ни единого следа на коже. Но не думай, у меня защита от деморализации.

– Надеюсь, от демобилизации тоже… Уверен, у тебя все будет хорошо. Ты милый и забавный. Береги себя, – подбодрил его Георгий.

– Ты это говоришь графу Сиэлю Фантомхайву, текущему главе дворянского рода Фантомхайв? Я хорошо осознаю разницу между любовью и боязнью одиночества. А главное, я могу сдерживать свое либидо в отличие от тебя.

В спальне Марьяна уже лежала плоским бугорком под одеялом. Георгий устроился на своей половине кровати, стараясь не потревожить ее. Болтовня Лехи, схожая с предсказаниями какого-нибудь дельфийского оракула, неожиданно подняла ему настроение.

– Ты бы хотел, чтобы у нас был ребенок? – произнесла вдруг жена, не поднимая головы. – Ты когда-то спрашивал меня.

Он невольно поморщился.

– Я не готов сейчас это обсуждать.

Она с явным усилием продолжала:

– Мне трудно спрашивать, я ведь женщина… Ты совсем меня не любишь?

– Ты хочешь, чтобы мы все прояснили прямо сейчас, или отложим до моего возвращения?

– Прямо сейчас, – потребовала она.

– Хорошо. Я не могу тебя любить так, как хочешь этого ты.

Она надолго замолчала. Потом села на постели.

– Значит, все закончилось?

– Прости.

Он почувствовал ее боль. Протянул руку в темноте, чтобы найти ее руку, но она уже вставала с кровати.

– Не надо. Все хорошо. Тебе осталось спать три часа.

– А ты?

– Со мной все в порядке.

Дверь за ней закрылась, и Георгий Максимович почувствовал на душе усталость и облегчение, какие должен испытывать герой по окончании подвига – после победы над драконом, утверждения справедливости и гармонии мира или успешной кражи золотого руна.

В первый раз за все это время во сне он увидел мать. В белом платье, с короткой стрижкой, еще молодая, какой была, когда ему исполнилось лет пятнадцать, она стояла над ним почему-то со свечой в руках. Будила, словно нужно было собираться в школу.

– Вставай, вставай. Тебе пора.

Было лето, дача в Петергофе, он шел по дороге, а она стояла возле колодца, махала вслед рукой. Отец сидел на веранде и читал газету, и цветущий покой висел над ними, и Георгий был рад, что они снова вместе, снова счастливы, и счастье их уже навсегда.

Кофе, который утром сварила ему Марьяна, был слишком крепким и горьким, на дне чашки плавал волос. Она, видимо, не спала всю ночь и казалась больной. Но Георгий не мог и больше не хотел говорить слова сочувствия, умножая бессмысленную ложь. Он жалел ее, но уже ничем не мог помочь ее горю.

Вещей он брал немного, только небольшую сумку. Попрощался с женой из коридора, и она даже не вышла к нему, только крикнула что-то невнятное. Он сел в такси.

Привокзальная площадь была огорожена, уже работала дорожная техника, и машина плотно застряла в пробке. Георгий попросил таксиста высадить его у светофора; мимо торговых палаток, закусочных и блинных направился к боковому входу.

За палатками тянулось строительное ограждение из профлиста, и возле него, в темном углу, он боковым зрением заметил мужчину примерно одного с ним возраста, в сером костюме, в отглаженной рубашке, в брюках со стрелками. Тот, наклонившись, о чем-то спрашивал подростка лет четырнадцати. Мальчишка в грязной куртке, не по размеру большой, угрюмо кивал.