Владыка Смерти (1979)

Всех больных этой деревни отводили к Зайрему.

То же самое произошло и в трех следующих деревнях.

Молодые монахи насмехались над ним, но люди стекались к Зайрему, они спешили, еще не слыша его слов, не дожидаясь, когда он выйдет к ним, словно видели в его появлении знамение, знали, что он шел именно к ним, а не просто путешествовал с целью получить свою долю восхвалений и даров.

В сумерках посланцы храма добрались до последней за этот день деревни, где и решили расположиться на ночлег в небольшой часовне.

В этот вечер по всей деревне горели светильники, и мужчины с факелами и колокольчиками провожали монахов до ночлега. Часовня была чисто выметена, украшена цветами, окурена благовониями, на стенах висели вышитые ковры. Пастухи на ужин монахам забили корову и овцу, и теперь мясо жарилось на дворе, под деревьями корицы. Красные языки пламени взметались в синюю ночь, за стеной жители деревни негромко распевали хвалебные песни, будто радовались тому, что их пища съедена, а их золото утекло в храм.

На улице, в свете, падающем из окон часовни, Зайрем осторожно промыл гноящиеся глаза нескольким детям. Вдруг к нему подошла старушка и пожаловалась на боль в спине, но как только Зайрем прикоснулся к ней, женщина объявила, что ей стало лучше. Наверное, так оно и было.

Шелл, играя на деревянной дудочке, смотрел, как его друг медленно входит во двор часовни. Перед этим Зайрем искупался в реке, и капли воды блестели в его волосах.

— Да, — сказал он, усаживаясь рядом с Шеллом под деревом. — Да.

— Хотел бы я заболеть, — вдруг неожиданно, как всегда, заговорил Шелл.

Зайрем вздохнул и закрыл глаза.

— Я готов проспать три ночи за одну такую, — сказал он, словно не слыша.

В этот момент в воротах часовни возникла какая-то суета, послышалась женская брань. За стеной стихло пение — деревенские женщины сыпали проклятиями. Пастухи, готовившие мясо, попятились от костра. Монахи в изумлении уставились на ворота.

И было от чего; во двор вошла женщина. Она была одета в малиновое платье, на шее ее сверкало ожерелье белой эмали, на запястьях звенели стеклянные браслеты — красные, зеленые, бледно-лиловые, а на лодыжках блестело золото. Ее волосы цвета начищенной бронзы вились, словно руно молодого барашка, и доходили ей до пояса. Она была такой же смугло-коричневой и стройной, как все деревенские женщины, но намного красивее их. В ушах ее сверкали серебряные серьги, которые слегка покачивались в такт движениям. Ее нарумяненное лицо напоминало утреннюю зарю, а сильно накрашенные глаза казались черными. Никто не пытался остановить ее, хотя и во дворе, и за стеной не стихали крики.

Женщина взглянула на молодых братьев, разглядывавших ее, не отрываясь, и вступила в неровный круг света костра, покачивая бедрами. Пламя высветило ее фигуру, обрисовав сквозь тонкие одежды грудь — тут было на что посмотреть.

— Я продаюсь, — заявила она. — Кто хочет меня купить?

Ей ответило гробовое молчание, несмотря на то, что пастухи и мужчины, стоящие в воротах, были людьми дикими и необузданными. Кровь прилила к лицам одних братьев, другие, наоборот, побледнели, беспокойно ерзая. Глаза монахов горели огнем, и блики костра здесь были ни при чем.

— Смотрите, — сказала блудница, демонстрируя свое тело. — Мне, как и храму, тоже воздаются почести и дарят богатые подарки. — Она направилась к молодым монахам. Они почувствовали аромат ее платья, непохожий на запахи храма. — Ax, — произнесла она, — какая жалость! Я думала, братья даруют мне благословение. Я думала, что они целители и излечат меня от ран, которые нанесли мне деревенские мужланы, когда я спала с ними. Взгляните, все монахи, несмотря на свою святость, боятся прикасаться ко мне. Одно прикосновение рождает страсть.

Кто-то вскочил на ноги и закричал. Это был Беяш, толстый молодой монах с серьгой в ухе:

— Ты назвала себя продажной — продажная тварь ты и есть.

— Конечно, — улыбнулась женщина. — Я всегда говорю правду.

— Тогда убирайся вон, потаскушка, — торжественно объявил Беяш. Его лицо и губы дрожали; он торопливо хватал ртом воздух и пожирал женщину глазами. Дыхание его стало прерывистым, учащенным. — Ты оскверняешь святой двор.

— Нет, нет, — возразила блудница. — Я пришла сюда, чтобы вылечиться. — Платье медленно соскользнуло с ее плеча, обнажив гладкую кожу и грешную грудь, зрелую пышность которой подпортил синяк — фиолетовое пятно, похожее на следы зубов.

— Посмотрите, как со мной обращаются, — продолжала она. — Сжальтесь! Разве вы не вотрете мне свою целебную мазь, разве не излечите прикосновением святых пальцев?

Глаза Беяша утонули в складках жира.

Блудница засмеялась:

— Ну ладно… Я слышала, среди вас есть кое-кто подобрее, чем ты. Все говорят о темноволосом юноше, стройном и прекрасном, словно тень новорожденной луны. Его я и буду умолять. Уж он-то позаботится обо мне.

Блудница давно уже приметила Зайрема, сидящего под деревом, и теперь не спускала с него глаз. Приблизившись к нему, женщина встала рядом, а потом опустилась перед ним на колени и встряхнула прекрасными волосами.