Владыка морей Ч.2

Никита не роптал, напротив, он лучше других понимал, что именно такой и должна быть служба, изматывающей до предела, до полного отключения головы, до потери страха перед врагом. Иначе не выстоять даже в учебном бою, когда на тебя несутся, уставив копья, истошно завывающие нубийские всадники. А ведь поначалу парни, что из молодых, даже в штаны делали, увидев перед собой конную лаву. Да и сам Никита тоже попервой терялся, не думал, что это так жутко выглядит. Он до этого только с шайками синайских бедуинов резался, а они в правильном строю не воюют. И вот стоишь ты, понимаешь, что вся эта лошадиная масса прямо сейчас тебя в землю втопчет, а сделать ничего не можешь. Только копье вперед можешь вперед выставить, и своим богам молиться. Бросишь строй, тут тебе и конец сразу настанет. И товарищам твоим тоже конец. А потому любой декарх скорее труса своей рукой зарубит, чем позволит всему десятку разбежаться. И справедливость такого решения понимал любой сопляк, решивший сдуру наняться в княжеское войско.

Никита посмотрел на ровные ряды палаток из толстого местного полотна и даже гордость ощутил. В центре — шатер легата, вокруг него — службы легионные, а за ними — воины по сотням собраны. На краю лагеря — конюшни и амбары. Тысячи людей в лагере служат, сюда каждый день корабль с зерном из Фиваиды приходит. Все-таки легион — это сила. И быть частью его — почетно. Не смотри, что гоняют, как мулов, такова наука воинская. Когда словене свои перестроения показали, поначалу и не поверил никто, что это повторить можно. Тут многие и не слыхали про римский фулкон, который от конницы из щитов строят. Чего с них взять! Половина здешних вояк — бывшие лимитанты — пограничники, голь перекатная, сущие отбросы среди имперских воинов. Сроду у них ни оружия доброго не было, ни выучки настоящей. Да и откуда им взяться-то? Они же не клибанарии, что из знатных готских родов происходят. Те с детства на коне и с оружием обучены биться. Пойди, потаскай на себе такую гору железа.

Никита покрутил натруженную за день спину. Солнце шло на закат, но вечернее построение еще не скоро. Почему бы в корчму не сходить, не выпить самую малость? На сон грядущий не возбраняется. Благо деньги у него водятся. Жалование десятника-первогодка — два словенских рубля в месяц, да еще три рубля Никита от государя получал, а точнее, их получала его мать, которая снимала с сестрами домик в предместье Александрии. Девки уже в возраст вошли, заневестились, приданое нужно. Иначе кому тут надобна сирота безродная, да еще из варварских земель родом? Греки от таких нос воротят, а у своих пока денег нет. Вот и подались ссыльные словене в войско, начав служить тем, кто их родовичей за измену казнил. Вот такой вот крутой поворот судьбы.

Никита сидел за столом в полном одиночестве. Он тянул теплое пиво и в который раз прокручивал в голове все, что с ним произошло за это время. Не было у него ни малейших сомнений, что сытую жизнь своей семьи отслужить придется. И он не ошибся.

— И снова здравствуй, Никита, пес государев, — услышал он за спиной негромкий, до боли знакомый голос. — Пройдемся!

Никита бросил на стол медный нуммий, допил свое пиво и вышел на улицу, где дневной жар уже уступал место вечерней прохладе. А гость продолжил говорить.

— Я слышал, что ты искупил грех своего отца. И теперь никто не зовет тебя Хонза, потому что предатель Хонза умер. Теперь уже навсегда. Ведь так?

— Так, — кивнул Никита. — У меня новая жизнь, господин, и я не хочу терять ее.

— Тогда владей этим с честью! — Коста протянул ему медную пластину с цепочкой, на которой был искусно выбит щит и меч. А на щите том — ворон, знак тайной полиции княжества.

— Это еще что за штука? — просил Никита, удивленно разглядывая тонкую работу.

— Ты теперь начальник особого отдела четвертого легиона, — пояснил Коста. — А это знак твоей власти. Только показывать его никому нельзя, если только совсем туго не станет. Ты должен втайне работать. Хотя бы полгода-год, пока воины не знают тебя.

— Хороша власть, — криво ухмыльнулся Никита, — когда ее показать нельзя. Я вот десятник. Я могу простого воина в бараний рог согнуть. А эта медяшка что мне даст?

— С этой медяшкой ты можешь самого легата Артемия при всем честном народе зарубить, — спокойно ответил Коста, — а потом княжьего суда потребовать. Но, как ты понимаешь, у тебя для этого очень веские причины должны быть. Иначе и ты сам, и вся твоя семья за это решение в ответе будете.

— Однако! — крякнул Никита и надел медальон на шею, вороном к телу. У них, вчерашних язычников, чего только на шеях не висело. — А из меди она, чтобы за нее не прирезали по незнанию? — осенило его. — Так?