Владычица морей

А Иван Мягков, поглядев, как Суровикин ловко в воде руками да ногами машет, сказал угрюмо:

— Хватит забавами промышлять! Товарищи наши уже в большие чины выходят, а мы все еще куклы ладим да играемся в них! Давай, Григорий, пора тебе уже мины маркеловские осваивать.

— Раз надо… — откликнулся казак, от которого пахло хлебной водкой да свежей корюшкой. — За государя нашего любому супротивнику пасть порву!

По наглому глазу его видно было — такой порвет!

Маркеловская подводная мина представляла собой ядро, у которого фитиль, что у обычной бомбы в полете тлел, был надежно упрятан в разъемном корпусе. В центре ядра находился пороховой заряд, который взрывался, чуть истлевал фитиль, и подрывал пистон. Зажигался фитиль, едва дергалась специальная терочка, выступающая из корпуса. Мина казалась безотказною. Не один десяток их был подорван Григорием — сначала на суше, а потом и под водой близ острова Кий, что в Онежской губе.

Когда-то на берег этого дикого острова выбросило безвестного тогда иеромонаха Никиту Минова, сына нижегородского крестьянина, постригшегося в Соловецкий монастырь под именем Никона. В знак своего спасения Никон водрузил на острове святой животворящий крест. Мало того, основал Никон здесь Крестный монастырь, в котором сейчас жили монахи. Давно уже не было в живых Никона, что когда-то стал ближайшим другом царя Алексея Михайловича и патриархом всея Руси. Но каменная трапезная монастыря, сооруженная после Никона близ Надкладезной церкви, под которой монахи брали пресную воду, выглядела настоящей неприступной крепостью. К трапезной примыкал с востока храм Рождества Богородицы с высокой цилиндрической апсидой. К оной же пристроены были настоятельские кельи и погреба с ледниками. Прямо на берегу зеленела обитая тесом кладбищенская церковь.

На окружающих монастырь голых скалах непонятно как гнездились цветы камнеломок — желтые и коричневые. В расселинах рос ягель, а выше стояли молоденькие ели. Изредка меж камней встречалось гнездо гаги: на гагачьем пуху несколько зеленоватых яиц, величиной с гусиное. У берега на камнях да валунах белели морские желуди. А над всем этим высились сосны, прямые, как корабельные мачты.

Взрывы и высоко вздымающиеся фонтаны воды тревожили монахов. Видно было, как бродят они в черных своих скуфьях, давя выброшенных приливом мидий и морских ежей. Монахи складывали руки козырьком и вглядывались в море, но подводку надежно скрывала рыболовецкая шкуна, покачивающаяся на якоре.

— Ишь тараканы, — весело говорил Григорий Суровикин, свесив ноги с борта шкуны и поглядывая на монахов. — Ишь засуетились, бездельники! Боятся бомб-то, боятся!

На поросшей черным курчавым волосом груди его беззащитно светлел серебряный крестик на шелковом черном шнурке.

— Бездельники! — убежденно повторил Суровикин. — Царю-батюшке служить не хотят, вот и отговорки придумывают, де, не наше дело служить царю земному, мы царю небесному служим. Небось в ледниках у них от харча полки ломятся! Курей да свиней держат, рыбку ловят — вон, глядите, сетки сушатся! У-у, жлобы, Стеньки на них нет!

Он плюнул в воду, вобрал в грудь воздуху и хрипловатым, не лишенным приятности голосом пропел:

Пики наточены, сабелька востра, мы купчишку встренули около моста…

С шаткого горба подводки на шкуну взобрался Иван Мягков.

— Ну, как? — спросил он.

Григорий Суровикин подумал и снова плюнул в воду.

— Витка три фитилю добавить надо. Отплыть не успеваю. Шибает сильно!

2. ИВАН И АНАСТАСИЯ

Листва берез была прозрачна и лучиста. Водяника усыпала землю. Черные ягодки глянцево блестели в солнечных лучах. Веточки походили на хвойные. Словно кто-то наломал их с елей и разбросал по всему лесу.

Где-то неподалеку чисто и долго куковала невидимая кукушка.

— Хорошо как, — сказала, не оборачиваясь, Анастасия. — У вас места такие же славные?

— У нас… — Иван подумал. — Леса у нас обширные, грибов много, ягоды разной. Речка тихая течет…

— Грибов да ягод и у нас достаточно, — сказала Анастасия. — Иной раз высыпет грибов, хоть косой коси.

Была она не особо высока — Ивану до плеча не доставала. И ведь что странно — со стороны Мягкову она казалась рослой, а вот рядом очутилась, куда вся ее рослость делась? Шла об руку девчушка, платком наглухо повязанная, только нежное личико с большими серыми глазами и курносым носиком выглядывало. Сарафан на Анастасии голубой, сорочка льняная с вышивками — белая. Сердце Мягкова таяло от нежности и любви, потому и был он малость косноязычен.

Они подошли к прозрачному стремительному ручью, чьи струи с журчанием и легкой пеною неслись меж лобастых коричневых валунов. В прозрачной воде мелькали серебристые бока и темно-синие спинки форелей.