Владимирские Мономахи

Родственники мота постарались объявить его сумасшедшим, официально устранив от управления. В 1846 году правительство учреждает опеку одного из родственников Шепелевых (по женской линии) артиллерийского полковника В. А. Сухово-Кобылина. Внук последнего Е. А. Салиас де Турнемир и описал представляемую ныне читателю мастерски закрученную с любовно-криминальным сюжетом беллетризованную историю рода Баташевых-Шепелевых.

Не все в романе представлено исторически верным. Главным образом это касается героини повествования — Сусанны Юрьевны. По всей видимости, она не была родственницей Баташевых, а скорее всего являлась одной из примадонн выксунского театра и пользовалась особым покровительством Баташевых. В памяти местных жителей долго сохранялся образ крепостной артистки «чудной красоты», которую хозяин всячески оберегал и содержал под присмотром двух девушек. Не исключено, что под прихотливым пером писателя одна из таких артисток и превратилась в очаровательно-коварную хозяйку баташевского дома.

Безусловно, на образ героини романа повлияло живописное изображение красивой женщины, известное под названием «Сусанна», которое находилось в баташевской коллекции, а сейчас хранится в Выксунском музее. Этот портрет, по мнению специалистов, предположительно принадлежит кисти старинного итальянского художника. Любопытно, что в 20-х годах нашего столетия услужливое выксунское руководство отправило портрет в Москву, подарив его Государственному объединению машиностроительных заводов. Изображение бывшей возлюбленной основателя заводов показалось кому-то весьма подходящим для украшения одного из управленческих кабинетов. Потребовались усилия нижегородских музейщиков, чтобы вернуть полотно назад в Выксу.

Ю. Галай

кандидат исторических наук

Часть первая

I

Высокские заводы славились, были известны самой монархине.

В огромных барских палатах с двумя крылами, которые выдвинулись в сад, было мертво тихо, как бы среди ночи, а между тем на башне «коллегии», большом здании направо от палат, где было главное управление всех заводов, сел и деревень, пробило два часа пополудни.

Весь ряд апартаментов второго этажа, все гостиные и большая зала — все было пусто… Только в первой комнате, просторной, к дверям которой упиралась большая парадная чугунная лестница, был люд и шел тихий говор… Это была передняя, с ларями и скамьями по стенам, где сидела дежурная дюжина, двенадцать человек дворовых людей, сменявшихся в полдень и в полночь. Среди них был всегда один «дюжинный», или главный, считавшийся начальником и ответственный за все…

Люди, разместившись кучками, убивали время, как всегда, на три способа. Одни дремали сидя, другие, сбившись в кружок, играли в «трынку» и в «Агафью», третьи «лясы точили», беседовали вполголоса.

Когда башенные часы гулко пробили два, а эхо далеко разнесло басистый звон, «дюжинный», пожилой дворовой, произнес однозвучно, как обычную, давно всем известную команду:

— Подберись…

Но дворня уже сама при звоне башенных часов шевельнулась, будто встряхнулась и «подобралась»… Карты исчезли в ларе, болтавшие смолкли, дремавшие живо очухались, и все разместились порядливо и чинно, в ряд, по всем стенам, будто готовясь…

Дюжинный встал и подошел к дверям… Вниз шла широкая, чугунная лестница, красивая, сквозная, отлитая «у себя» на заводе; вверх шла деревянная, менее широкая лестница, выкрашенная под дуб… Верхний этаж, третий, был центром или главным важнейшим пунктом всех палат, всей усадьбы, но и равно всего околотка[1], даже уезда…

Во всем наместничестве кто-кто не знал комнат этого этажа усадебного дома Высоксы… Прошло минут восемь после боя часов, и чем далее подвигалось время, тем смирнее и порядливее сидела дежурная дюжина, тем внимательнее прислушивался к верху дюжинный…

Наконец вверху послышалась хорошо знакомая трель беглых шагов, чистых и легких… Это были даже не шаги, а, казалось, там кто-то сорвался со ступенек и кубарем катился вниз. На лестнице появился мальчуган лет тринадцати и мчался…

— Барин! — пронесся сиплый шепот, но сильный, грудной. Эхо повторило слово через все настежь отворенные двери анфилады гостиных. — А — арррр!.. — будто ответил весь этаж. Кто произнес магическое слово, — мальчуган ли с лестницы, дюжинный ли на страже, или сама дюжина дежурных, — разобрать было трудно… Казалось, всякий сам себе сказал это, и вышел единодушный, однозвучный восклик, огласивший все пустые комнаты. Мальчуган опрометью пронесся через переднюю и понесся по комнатам легкими козьими скачками… Люди поднялись и стали навытяжку, оглядывая себя и других, оправляясь и охорашиваясь. На лестнице раздались медленные шаги и гулкие удары палки костыля о ступени…

Спускался барин, опираясь на свою палку в виде костыля с золотыми украшениями, за ним следовал его камердинер[2] в сопровождении двух молодых лакеев…