В жизни Высоцкого была глубокая драма – его не печатали, а он страстно хотел напечататься. Блажь баловня судьбы? Дань укоренившегося предрассудка считать типографский оттиск единственным пропуском в поэтический рай? Не только. Еще был азарт сыграть на общем поле, по традиционным правилам и все равно победить (
Еще раньше не признали А. Платонова, изгоняли из литературы А. Ахматову и М. Зощенко, пытались удалить из художественного процесса Б. Пастернака, В. Быкова, Ю. Трифонова, В. Семина, скрыли от читателей поэму А. Твардовского «По праву памяти», кинули «на нары» фильмы А. Германа, Э. Климова, К. Муратовой, А. Аскольдова и многих других.
Во времена, когда творил Высоцкий, у всех думающих, талантливых людей, имеющих свое мнение и смелость высказать его публично, возможностей спокойно творить не было. Зато были другие возможности: попасть в места «не столь отдаленные» (В. Шаламов, А. Синявский, А. Жигулин…), быть выкинутым из страны (А. Галич, И. Бродский, А. Солженицын, В. Войнович…), спиться или добровольно расстаться с жизнью (Н. Рубцов, Г. Шпаликов, В. Ерофеев…). Правда, была еще и другая возможность: покаяться и смиренно принять навязываемый «сверху» образ жизни.
Если бы Высоцкого в свое время стали публиковать, профессионально критиковать в печати, издавать его стихи и песни, то это, вне всякого сомнения, продлило бы ему жизнь. Ведь, чтобы публиковаться, надо было бы привести в порядок весь свой громадный архив, отредактировать для печати все тексты. Тут уж было бы не до пьянства, да и само сознание того, что есть официальное признание, явилось бы огромной моральной поддержкой. Однако на протяжении жизни и семи лет после смерти его официально в литературу не пускали. В литературных кругах считалось неприличным называть его Поэтом с большой буквы: скорее, мол, рифмоплет, который в хмельном угаре кропает незатейливые стишки, чтобы, развлекая публику, хрипеть их под столь же незатейливые три аккорда.
Даже люди, доброжелательно относящиеся к Высоцкому, не считали его поэтом. М. Розанова: «Слово «поэт» я вообще к нему приложить не могу. Это совершенно особый, отдельный жанр, не имеющий к тому, что называется поэзией, на мой взгляд, вообще никакого отношения. Это можно только петь. Читать это нельзя, и ни к чему, и, главное, не интересно. Это интересно именно в сочетании с музыкой, с гитарой, с голосом».
Однажды Высоцкий завел разговор о вступлении в Союз писателей с поэтом Григорием Поженяном, на что тот ответил: «Володя, я, конечно, могу дать тебе рекомендацию, но о чем ты говоришь, какой же ты поэт?! Ну, песенник ты, бард, если хочешь так называться, но не поэт ты. Пушкин – это поэт!»
Существует много свидетельств тому, как другие маститые поэты, за редким исключением, к поэзии Высоцкого относились снисходительно. И муза-то у него какая-то сомнительная, не муза, а шальная девка, сам же подшучивал над ней:
Вот и говорили… По наблюдению Ю. Любимова: «Его собратья по перу мило похлопывали его свысока по плечу: “Ну, Володя, спой! Чего ты там сочинил?”… А жизнь-то показала: не известно, кто кого должен похлопывать по плечу».
Это Любимов считает некоторых поэтов «собратьями по перу», а вот сами поэты никакого чувства братства не испытывали. Они считали себя «профессионалами», а Высоцкого – так… «любителем». Бард – он и есть бард, откуда взяться у него безумным строчкам высоких страстей?
В. Туманов: «Я в какой-то степени обвиняю всех поэтов. И Вознесенский, и все-все очень многие виноваты… Все были настолько заняты собой, что как-то старались Володю не замечать в то время, когда все видели, что живет один из самых ярких и интересных людей нашего времени…»
А поэты-песенники, советская профессиональная эстрада?.. Для них Высоцкий был врагом номер один…