Владимир Раевский

Михаил отложил стихотворение. В голове роились другие воспоминания о днях, проведенных вместе с отцом, и всплывшие неожиданно слова отца: «Ты поднял саблю против восставших польских братьев» — уже не покидали его.

Приближалась вторая годовщина со дня смерти Владимира Федосеевича. И хотя покойный завещал поминать его в день рождения, но, покоряясь обычаю, Авдотья Моисеевна делала поминки в день смерти. Поздно легла спать, но какое-то время спустя проснулась. В саду между густых веток лиственницы кричала сова. Она словно ребенок то надрывно плакала, то заливалась раскатистым хохотом. Вначале Авдотья Моисеевна намеревалась выйти в сад и спугнуть озорницу, но не решилась. Она верила во всякие приметы, сейчас подумала, что, возможно, это покойный муж возвратился домой и, лишенный человеческого голоса, напоминает о себе голосом совы. От этих мыслей ей становилось жутко, мурашки ползли по телу. «И откуда она взялась? Никогда прежде не прилетала». Было за полночь, когда Авдотья Моисеевна поднялась с постели, зажгла лампадку, что висела у святого Николая-угодника, опустилась на колени и трижды перекрестилась. Совы не было слышно, но, как только легла в постель, сова снова заплакала пуще прежнего. Авдотья Моисеевна поняла, что она больше не уснет, поднялась и увидела лучик света, что пробивался из дверей комнаты сына, зашла к нему:

— Что же ты не спишь, Миша, не захворал ли?

— Нет, мам, я здоров, а вот вы почему не спите, не понимаю.

Авдотья Моисеевна ничего не сказала сыну о сове, но только напомнила ему, что завтра ровно два года, как умер отец.

Оставив сына, Авдотья Моисеевна теперь уже думала о его неустроенности. Тревожные мысли появлялись у нее оттого, что Михаил стал каким-то задумчивым и угрюмым.

…Три года горевала по мужу Авдотья Моисеевна, а когда почувствовала, что пришел ее черед, не испугалась, а приняла как неизбежное. Она верила в загробную Жизнь и надеялась снова встретиться с покойным и в чем-то принести ему облегчение. Последние дни думала о детях и внуках и в душе радовалась, что у всех вышла благополучная жизнь. У всех, кроме Михаила. Михаила, как никого из детей, всю жизнь преследовали разные житейские неудачи. Собственная семья не сложилась, рано ушел из армии, не поладив с начальством. И хотя ему не было еще и сорока, он чувствовал себя утомленным жизнью.

Единственное, чего желала в последние дни Авдотья Моисеевна, — это еще раз увидеть детей, особенно дочерей. Тайно от Михаила написала им письма о том, что она помирает и просит приехать попрощаться. Письма еще были в пути, как ее не стало.

…Похоронив мать, Михаил почувствовал себя совершенно одиноким. Ему казалось, что со смертью матери оборвалась нить, удерживающая его на земле.

Единственное, что отвлекало Михаила от тяжких дум, были бумаги отца, которые он читал и перечитывал много раз.

Иногда жил в доме, когда-то построенном отцом на Александровском заводе. Постепенно перевозил туда свое имущество из Олонок. Дом в Олонках надобно было согласно завещанию отца передать под школу. И хотя его никто не торопил, но он понимал, что уже пришла пора выполнить волю покойного.

Последнее время Михаил чувствовал себя скверно и недели две в Олонках не появлялся, а когда приехал, то в тот же день пошел на кладбище. После прошедших дождей могилы родителей покрылись молодой порослью сорняков. Опустившись на колени, он тщательно, с корнем вырвал сорняк, благо земля была влажной, а потом ладонями рук подровнял землю, местами осунувшуюся с могил, и только после этого присел на маленькую скамеечку, которая была поставлена там еще при жизни матери, и, бывало, они вместе сидели на ней, вспоминали отца, который решительно отказался от предложения матери еще при жизни купить место для захоронения в церковной ограде. «Там, где всех людей хоронят, там и мое место» — был его ответ.

Михаил знал, что, когда отец ездил на побывку в свою родную Хворостинку, он привез оттуда горсть родной земли, которую завещал положить ему на могилу. Сейчас он силился вспомнить, положили ли тогда эту землю или нет?

Михаил, сидя на скамеечке, склонив голову, грустил. Внизу, у его ног, на песочке муравьи успели «открыть путь». Сотни крохотных тружеников стремительно мчались по дорожке, уходящей в траву. Иные на короткое время возвращались обратно, словно разыскивая что-то потерянное, а потом снова устремлялись вперед. Михаил снял с травяного листочка маленькую гусеницу, положил ее на муравьиную дорожку. В считанные секунды муравьи окружили гусеницу и будто по чьей-то команде, общими усилиями выволокли ее прочь от дорожки. Еще два раза он возвращал гусеницу на дорожку, и каждый раз муравьи действовали так же согласованно и быстро, как и в первый раз. «Странно, люди так не сумели бы», — подумал Михаил, пытаясь проникнуть в тайну природы. Он так увлекся, что не заметил, как к нему подошел старый крестьянин села Дементий Колосов и, постучав палкой об оградку, сказал:

— Здравствуй, Михаил, давненько я тебя не видел.

— Здравствуйте, дедушка Дементий, как здоровье?