Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Воспользовавшись пребыванием на французской территории, Набоков и другие решили посетить еще и Париж, но не с праздной целью, а все с той же: посмотреть, как живет столица во время войны. (Оказалось, что правительство приглашало Набокова и других совершить подобный визит и на французский фронт, но телеграмму вовремя не доставили, поездка не состоялась.) Перед тем как приступить к добросовестному и всестороннему описанию Парижа, Набоков делает интересное замечание. Он пишет, что с 1895 года, когда впервые оказался во французской столице, ему довелось побывать там не менее 15 раз. А в самом конце задается вопросом без ответа: «Когда, при каких условиях я снова увижу Париж?»[48] Едва ли он представлял, при каких…

Группа из России побывала и в других местах: в лагере бойскаутов, на верфях Портсмута, на заводах Олдершота, судостроительном заводе в Ньюкасле, а еще Набоков познакомился с деятельностью Комитета помощи русским военнопленным, который собирал деньги и закупал продукты (в основном хлеб), одежду и табак для русских солдат в немецком плену. В последнюю неделю в Лондоне Набоков и Толстой провели в напрасном ожидании поездок в военные мастерские и на заводы и за неимением этого довольствовались (по крайней мере, Набоков) частными визитами и посещениями театров и Национальной галереи. Есть даже что-то трогательное в том, как ВДН искренне сетовал на упадок (из-за войны, но не только) театральной жизни Парижа и Лондона.

Резюмировал же Набоков свою поездку в Англию, воюющую Англию, так: «Она (страна. – Г. А.) ‹…› протянула между нами какие-то невидимые нити, сблизила нас в наших душевных чувствах и стремлениях. Первая по времени, она (поездка. – Г. А.) заложила хорошее основание для дальнейшего более тесного и всестороннего единения культурных сил наших двух народов»[49].

С единением народов все получилось крайне скверно, нити были порваны, но Набоков тут уже ни при чем: спустя три года он вновь оказался в Лондоне, уже со всей семьей и без шансов на возвращение в Россию.

⁂

До 27 февраля 1917 года, когда, по выражению самого Набокова, «рухнул старый режим», жизнь, вопреки очевидному напряжению в воздухе, шла по обычному пути. С середины января Елена Ивановна со старшим сыном находилась в Финляндии, в Иматре (до того Набокова работала в военном госпитале сестрой милосердия), где Володя восстанавливал здоровье после воспаления легких и кори, которыми он переболел незадолго до того. Владимир-младший вернулся сам, поскольку незадолго до возвращения заболела уже Набокова: ее сразил бронхит, из-за которого она задержалась в Иматре. Вернулась она 23 февраля. Еще четыре дня ВДН ходил на службу в Азиатский департамент Главного штаба, а 27-го числа, когда он возвращался домой, на улицах уже были видны последствия всеобщей забастовки, переросшей в восстание с применением огнестрельного оружия.

Два следующих дня Набоков не покидал дома на Большой Морской (в советские времена улица носила имя Герцена – интересно, что «Былое и думы» Герцена была одной из любимейших книг ВДН), а к ним временно переселились сестра Нина Дмитриевна с мужем адмиралом Николаем Коломейцевым. В тот момент они жили в гостинице «Астория», но ее захватили восставшие солдаты, и супруги «переехали» (в кавычках – так как ехать долго не пришлось, от «Астории» до дома Набоковых буквально несколько сотен метров) к родственникам.

Второго марта ВДН впервые после начала переворота пришел в Азиатский департамент, где сказал несколько слов о происходящих событиях. Коротко: Набоков был в глубоком воодушевлении от происходящих событий, хотя их и не ожидал. Он считал, что свергнуты деспотизм и бесправие, а свобода победила, о чем и сообщил своим сослуживцам в небольшой импровизированной речи.

Почти сразу же они отправились пешком в Таврический дворец. «В эти 40–50 минут, пока мы шли к Государственной думе, я пережил неповторившийся больше подъем душевный, – вспоминал Набоков. – Мне казалось, что в самом деле произошло нечто великое и священное, что народ сбросил цепи, что рухнул деспотизм… Я не отдавал себе тогда отчета в том, что основой происшедшего был военный бунт, вспыхнувший стихийно вследствие условий, созданных тремя годами войны, и что в этой основе лежит семя будущей анархии и гибели. Если такие мысли и являлись, то я гнал их прочь»[50].

Неприятно поразила Набокова и новая атмосфера Таврического дворца, который ранее был связан только с работой Думы: «Солдаты, солдаты, солдаты, с усталыми, тупыми, редко с добрыми и радостными лицами; всюду следы импровизированного лагеря, сор, солома, воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет солдатскими сапогами, сукном, пóтом; откуда-то слышатся истерические голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале, везде давка и суетливая растерянность»[51].