Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Наблюдая его на пространстве двух десятков лет, я всегда поражался тем, что Набоков всегда был равен самому себе. Эту особенность его умственной и нравственной фигуры подтвердят все, кто близко его знал и кто его любил и понимал. В нем была редкая жизненная логика, укрепляемая выдающимися качествами самообладания и душевного равновесия. ‹…›

Набоков, как и вся политическая группа, к которой он принадлежал, не был повинен в событиях, вызвавших падение старой русской власти. Но с первой минуты, когда выяснилась неминуемость этого падения, в нем, как и в других людях его политического круга, – стало ясно сознание ответственности за открывавшееся политическое наследие. ‹…›

Его не занимала отвлеченная схема революции. От служилых предков он унаследовал совершенно конкретное знание русской государственной машины. Он боролся с начала века за ее перестройку, но он знал, что под предлогом перестройки нельзя было остановить ее и движение и что сломавшиеся ее части надо было, не теряя ни одной минуты, заменить новыми. ‹…›

Ни минуты не колеблясь, не взвешивая деланного ему предложения на весах личного честолюбия и личной политической карьеры, он стал Управляющим делами, как говорилось в ту минуту, «Совета Министров» – или «Временного правительства», как стали говорить несколько дней спустя. ‹…› Набоков стремился сделать все, что мог, чтобы превратить назвавшее себя Временным правительством, на деле чрезвычайно случайное собрание людей, смотревших в разные стороны и объединенных в одно целое прибоем революционной волны, в подлинную власть. Но задача эта была невыполнима в обстановке той минуты. ‹…› [После отставки] он вернулся к свободной публицистике и свободной политической работе. То, что он говорил друзьям, надо было теперь высказать громко, сделать предметом политической проповеди – опять во имя того же чувства общей ответственности русского общества ‹…› за весь поток слов, за все бездействие власти. ‹…›

Набоков чрезвычайно интересовался в то время вопросами внешней политики. Шла речь, по почину М. И. Терещенко, о назначении его послом в Лондон. ‹…› Конечно, более блестящего выбора нельзя было сделать среди тогдашних правительственных и общественных верхов, чем Набоков, для поста русского посла в Лондоне. У него были все данные – глубокая умственная культура и светское воспитание, превосходная политическая школа и великолепное знание языков, самообладание и настойчивость, гибкость и находчивость. Но план посылки Набокова в Лондон не осуществился. ‹…›

Если эпоха короткого существования Временного правительства дала рождение ряду совершенно выдающихся по своим внутренним достоинствам законодательных актов – погребенных вместе с собой Временным правительством в его крушении, – то в этом заслуга, прежде всего, двух людей – Набокова и Кокошкина. ‹…›

С попыткой построить русское народовластие связало себя, так или иначе, в той или другой форме, как участники или как оппозиция, с верой или безверием, огромное большинство русского общества, все, что было в нем лучшего. ‹…› Весь разум [В. Д. Набокова] и вся его воля, весь его сдержанный и культурный, но глубокий внутренний энтузиазм, все отдано было государственному делу в эту трагическую полосу русского исторического развития. Вместе с другими Набоков потерпел поражение. Но можно ли забыть, что оно было поражением всего, что было в народе истинно ценного? «Роковая, родная страна»[104], – сказано в стихотворении Блока. Да, и то и другое вместе: роковая и родная. Року ее была принесена жертва Набокова. Но он отдал себя родине.