Владимир Мономах

Каждый думал о своём в этом долгом зимнем пути под заиндевевшими дубами — кто о славе, а кто о горячей гороховой похлёбке с солониной. Перед глазами Злата вдруг предстал боярский двор. Но странно. Вспомнилась не пламенная боярыня, а девушка, нёсшая два ведра на коромысле. Он радовался, надеясь скоро увидеть старую кузницу у Епископских ворот. Что пожелает Лада, то и будет с человеком. Так сказал ему старый волхв, встреченный однажды на лесной муромской дороге.

Князь Ярополк послал тогда Злата и ещё одного отрока, которого звали Никола, в Муром, к своему отцу, князю Мономаху, пребывавшему там временно, чтобы обсудить с местными пресвитерами строительство каменной церкви. Отправили отроков со спешным извещением, что в Переяславле преставился епископ Сильвестр, прославленный летописатель. Вокруг пахло смолистой хвоей. Синие мухи летали в зеленоватой лесной полутьме. Юноши ехали верхами, не очень сокрушаясь о смерти иерарха, по узкой дороге в глухом лесу. О чём убиваться? Такая участь людям: старикам умирать, молодым жить. Вдруг, уже недалеко от города, попался им на тропе странного вида человек преклонных лет. Это был старец с длинной и уже позеленевшей бородой, одетый в домотканую рубаху до колен и порты, босой. В руке он держал узловатую палку. Путник сошёл с дороги, чтобы уступить проезд богато одетым юношам, которых он, может быть, принял за княжичей, и смотрел на них из-под косматых седых бровей. Никола рассмеялся:

— А ведь ты колдун. Вот убьём тебя, и греха нам за это не будет.

Но Злат сказал:

— Зачем убивать старца? Что он сделал тебе?

И, обратившись к лесному жителю, попросил:

— Если ты действительно волхв, то лучше открой нам: что станется с нами завтра и потом?

Старик медленно поднял костлявую руку, когтистую, как орлиная лапа, отчего у отроков, несмотря на летний день, мурашки забегали по спине, и произнёс глухим и как бы загробным голосом, обращаясь к Злату:

— С тобой будет, что Лада пожелает…

— Что Лада пожелает?

— Будешь много чад иметь.

— Добрый тебе путь, человек, — поблагодарил гусляр за благоприятное предсказание.

— А со мной что будет? — самоуверенно спросил Никола, долговязый и прыщавый сын знатного боярина и толстой надменной боярыни, считавшей, что всё лучшее на свете должно принадлежать её бестолковому отпрыску.

— Тебе голову отсечёт секира… — тихо проговорил волхв, всё так же сумрачно глядя из-под кустистых страшных бровей.

Эти слова привели отрока Николу в негодование.

— Вот я тебя сейчас самого мечом проколю, — вскрикнул в сердцах обиженный в лучших своих чувствах дружинник, хватаясь за оружие, — убью тебя, как старого пса!

— Не убьёшь, — возразил волхв и безбоязненно смотрел на разгневанного отрока.

— Кто мне помешает сделать так?

— Ещё не пришёл мой час.

Никола был вне себя. Если бы не Злат, удержавший его руку, то, наверное, старец закончил бы свои дни в тот час на глухой лесной дороге от железа. Но гусляр сказал приятелю:

— Не видишь разве, что человек уже ума лишился от старости? Велика честь — старца безоружного поразить мечом.

Ругая на чём свет стоит колдуна, Никола вложил оружие в ножны с красивым медным наконечником и поехал дальше, оглядываясь со злобой на старика. Тот тоже долго смотрел им вслед, опираясь на посох. Этот человек водил знакомство с бесами, знал, что предстоит завтра людям, какая погода и какой урожай будет, и лучше было бы Николе не сердить его. Злат и сам тогда ещё не знал, что белозубая девчонка с двумя вёдрами на коромысле спустя два года обратится в красавицу.

Любава видела, что на заре мимо кузницы проехали дружинники, направляясь на полночь по черниговской дороге, и успела рассмотреть среди них того самого отрока, с которым она разговаривала на боярском дворе. Тот же белый полушубок, подпоясанный ремешком с серебряными украшениями, и сабля на бедре. Молодой воин красовался на коне, как сокол на горделиво поднятой рукавице ловчего. Всякий раз, когда девушка приходила на тот двор за водою, она вспоминала встречу с отроком и сегодня всё ждала, не поедут ли всадники в обратный путь, возвращаясь в свой город. Беспокойная жизнь была у этого гусляра! Кому он пел песни? Кому играл на звонких струнах? При этой мысли на сердце у Любавы делалось так грустно и в то же время так сладко, что она возвращалась домой с улыбкой, мерно ступая под тяжестью вёдер, до краёв наполненных водою.

— Чему радуешься? — спрашивали её недоумённо встречные на улице.

— Как же мне не радоваться, — отвечала она, — вот весна стучится уже в наши ворота.

А сама думала, что весна — это тот золотокудрый отрок, с которым она говорила на боярском дворе, отрок с гуслями за плечами, в красном корзне, на сером коне в яблоках.