Владимир Мономах

Уже на подходе к Суле воины стали снимать тёплую одежду. С юго-запада подули тёплые ветры, небо очистилась от серых низких туч, и на высоком синем небе засияло жаркое весеннее солнце. За день-два снега осели, наполнились водой, дотом повсеместно стали проглядывать чёрные прогалины. Лошади выбивались из сил, таща по чёрной грязи гружёные сани. По этой тяжёлой дороге от Сулы до Хорола войско прошло двадцать восемь вёрст за один день.

На Хороле Мономах приказал пометать сани, распрячь лошадей и перегрузить на них всю поклажу. Сделано это было быстро, и рати задержались ради этого разве что на час или два.

После перехода Хорола князья вышли уже в дикое поле — там не было ни русских крепостей, ни поселений, здесь шли ничьи владения — кончалась Русская земля, но земля половецкая ещё не начиналась. Тридцать восемь вёрст от Хорола до реки Псёл прошли облегчённо, без саней, за один переход и 5 марта подошли к Псёлу.

Дальше войско двинулось на речку Голтву, находящуюся в двадцати вёрстах, и там передовые дружины остановились, так как нужно было подождать всех воинов: пешцы не поспевали за конными дружинами и вновь значительно поотстали, а Мономах, как и во время прежнего победоносного похода 1103 года, во многом уповал на пешцев и полагал, что только они способны выдержать удар тяжёлой половецкой конницы.

Наконец все собрались на Голтве и уже вместе двинулись по направлению к Ворскле.

Мономах на этот раз выбрал этот путь, зная, что на Ворскле есть удобные броды, но самое главное — оттуда войско уходило бы в половецкую степь, не имея около себя густых лесов и дубрав, где бы половцы могли спрятать большую засаду и неожиданно ударить на руссов в то время, когда их брони и, щиты были ещё в обозе.

Несколько раз Мономах в сопровождении малой дружины выезжал в степь проверить русские сторожи. Те двигались впереди на полперехода, держались скрытно, небольшие сторожи были выдвинуты ещё дальше вперёд, чтобы загодя обнаружить половецкое войско; вся степь теперь была под неусыпным вниманием руссов вплоть до самого Донца.

7 марта войско вышло на берег Ворсклы, пройдя за один переход от Голтвы тридцать шесть вёрст. Позади осталось уже десять дней пути и 254 версты по весенней расплывающейся дороге.

Здесь, на Ворскле, перед выходом вглубь половецкого поля Мономах опять обратился к кресту. Полы воздвигли на холме большой деревянный крест, украшенный золотом и серебром, и князья целовали его на глазах всего воинства, а потом рати прошли мимо него, благословляемые попами. Многие воины прослезились, видя, как Святополк, непобедимый Мономах и иные князья стоят коленопреклонённо перед крестом и молятся о победе русского воинства над неверными.

После Ворсклы пошли многие малые речки, которые войско переходило с ходу, не останавливаясь. Сто пятьдесят вёрст от Ворсклы до Донца русские рати покрыли за шесть дней и к 14 марта выйти к Донцу. Это был край тех мест, куда, идя южным путём, в 1103 году доходил сам Мономах и где разбил половецкую рать Дмнтр Иворович. Но ныне в этих краях было пусто. После появления на Донце руссов здешние половцы откочевали к Дону, лишь кое-где стояли их небольшие станы; которые при приближении руссов тут же снимались с места и уходили ещё дальше, вглубь поля, где стояла половецкая столица, называемая Шарукань, по имени хана Шарукана. Он уже многие годы правил в Донском краю, и с годами свой главный город половцы стали называть его именем, как другой городок донских половцев назывался Сугров, в честь хана Сугры, которого вместе с братом русские князья пленили в 1107 году на берегу реки Хорол. Хана уже не было, а городок по-прежнему ещё носил его имя.

Теперь сторожи всё чаще доносили Мономаху о том, что поблизости постоянно появляются половецкие наездники, следят за русскими сторожами, выявляют путь всего русского войска.

Мономах последние дни не сходил с коня. Половецкая рать могла появиться в любое время, и степняки не должны были застать руссов врасплох. Шарукан враг хитрый, опасный и бесстрашный, и кто знает, на что может решиться он вблизи своих станов и городков, откуда нанесёт удар.

Долгий и тяжёлый путь не прошёл для Мономаха бесследно. В слои 58 лет он быстро стал уставать, порой держался в седле через силу, но воины, не только переяславские, но и киевские, и черниговские, и иных городов, постоянно видели его перед собой — по-прежнему стройного, ладно сидящего в седле, с ободряющей весёлой усмешкой на губах, обращённой к дружинникам и пешцам. Воины видели его и в сторожевом полку, и у отставших пешцев, ночами он выходил из шатра и шёл к кострам, вокруг которых, дремля, согревались воины. Он по-прежнему говорил, не возвышая голоса, мягко улыбался, и этот негромкий голос, спокойную, мягкую улыбку, воины за долгие годы совместных походов с князем считали своей, относящейся только к ним, боевым товарищам. И только немногие, близкие к нему люди знали, какой ценой, каким огромным внутренним напряжением сил достигается это спокойствие и эта уветливость князя, несмотря на видимые и невидимые трудности.