Владимир Красное Солнышко

— Позволь поцеловать тебя, светлая Светла моя.

Светла подставила щеку. Александр поцеловал ее — и неожиданно взял за руку:

— У тебя погиб сын, князь Преслав. Я буду вместо него. И Светла родит тебе правнуков!..

4

Великий киевский князь Владимир за государственными и семейными хлопотами к тому времени напрочь забыл о ятвягах и собственном повелении привести к нему в цепях вожаков и сторонников союза с поляками. Он обрел отважного сына, готового ценой собственной жизни защищать свою матушку, и это открытие стало для великого князя больше, чем просто открытие. Это стало озарением в его беспорядочной, а потому пустой и суетной семейной жизни.

С отроческого возраста основными врагами Владимира были его братья по отцу. По отцу, а не по матери, и это отравило для него всю жизнь. По складу характера он больше тяготел к спокойной семейной жизни и, осев в Господине Великом Новгороде, совсем не собирался драться с братьями за великокняжеский престол. И если бы братья обещали ему мир и Новгород в кормление, он никогда бы и не подумал о братоубийственной войне. Если бы…

Нет, перед самим собою нужно быть откровенным. Он отчетливо помнил сверкающие во тьме пещеры глаза старца-предсказателя. Эти глаза освещали ему извилистый путь в пещере под обрывом Днепра, пронзали, жгли его спину. Тогда он и понял, что обречен на войну с братьями. И в конце концов убил их обоих. И Ярополка, пронзенного мечами в его шатре, и Олега, потому что Олег погиб под Овручем тоже по его вине. Кровью собственных братьев Владимир оплатил свое Великое Киевское княжение. И эти убийства тяжким грузом лежали на его сердце.

Как проклятье.

Кто? Кто может снять с его души этот вечно тлеющий уголек проклятья?.. Боги?.. Владимир попытался: в Киев его верные богатыри привезли всех языческих богов славян, а киевляне почтили этих богов приношением в жертву христиан. Помогло?.. Жестокость не может помочь.

Помогло другое. Помог его сын Изяслав, готовый пожертвовать собою за жизнь матери. А где его матушка? Он спрятал ее от ножей убийц, но где? Где он спрятал ее? Кого-то послал, кому-то доверил — и забыл.

Забыл!..

— А она пропала…

Неожиданно для себя он произнес это вслух.

И тут же вошел Тур. По-дружинному склонил голову и молчал, ожидая вопроса великого князя.

— Что там?

— Боярин Добрыня Никитич просит допустить его, великий князь.

Странно. Он только подумал о матушке, как немедля объявился ее брат.

— Проси пожаловать!..

Великий князь крикнул так громко, что Тур изумленно вскинул брови и вышел.

Вот, вот кто притушит этот уголек проклятья! Его воспитатель и защитник, друг и наставник, родной брат его матушки…

Вошел Добрыня, ставший еще шире в плечах и еще круче в их развороте. И с ним — отрок. Красивый отрок, рослый, крепкой кости. Будет, на чем мышцам крепиться…

— Аве, Цезарь, — сказал Добрыня, отбив поклон. — Как живется в киевском безделье?

— Какое безделье, — вздохнул Владимир, обняв верного друга. — Думы заели, дядька. Думы несладкие.

— Не кручинься, все перемелет русская душа, если в сердце думы не зажмешь.

— Да уж и в сердце они не вмещаются. Куда идешь, по каким делам жену оставил?

— Идем на богатырскую заставу, которую ты повелел Муромцу в степи основать.

— Отрока прижил или подобрал где?

— Подобрал, — сказал Добрыня. — С пола, пока ты семью Рогволода резал. Твой, кстати, родственник.

— Это ж с какой стороны? — опешил великий князь.

— Брат Рогнеды. Рогдаем его зовут.

— Рогнеды?.. Стало быть, дядей приходится Изяславу моему?

— Выходит так, князь.

— Я Изяславу город пожаловал за то, что он отважно защитил свою матушку, — сообщил великий князь. — Там они теперь и живут.

— Значит, туда с Рогдаем и пойдем. Надо ему с сестрой и с племянником повидаться.

— Ты вроде грамоте его учил, когда мы навещали тебя?

— И выучил. И по-латыни, и по-гречески, и по-нашему, и по-варяжски. Четыре языка знает.

— Зачем же такого грамотея в Дикую степь отправлять? — усмехнулся великий князь.

— Такое время, князь, что Руси больше богатыри нужны, чем грамотеи, — солидно разъяснил Добрыня. — Грамота, конечно, очень даже нам необходима, но ты, великий князь, лучше тех грамоте обучи, которых мечу не обучишь. Слабосильных да разумненьких.

— Верно говоришь, дядька, верно. Я, пожалуй, с вами поеду.

— Куда? — нахмурился Добрыня. — Неужто к Муромцу, на заставу богатырскую?

— Тошно мне что-то в Киеве. Столько кровищи за него пролили, а…

И замолчал.

— Что — «а»? — спросил Добрыня, обождав некоторое время: может, великий князь скажет чего.

— С вами поеду, — решительно заявил Владимир. — Эй, Тур! Готовь стражу к походу. С зарею выезжаем. — И добавил, помолчав: — Смута во мне от той кровищи. Смута и тоска. И пиры не помогают, измаялся я.

— Уверуй.

— Пробовал. И ты, и другие богатыри присылали мне славянских идолов, Перуна, Сварога, Даждьбога, Стрибога, даже Мокошь и Ладу. Ставил я их на Дворцовой площади, только молиться им никто в Киеве не хотел. Может, состарились славянские боги, дядька?