Владимир Красное Солнышко

Кажется, печенег так ничего и не предпринял. Кожемяка схватил его в момент выдоха. Схватил, оторвал от земли — а потом разжал руки, закончив смертельную схватку.

Печенежский богатырь замертво упал на землю.

Толпа подавленно молчала.

Вождь печенегов поклялся, что три года не будет выходить с ордой из Черноморских степей.

Летопись сохранила имя киевского ремесленника, выручившего родной город.

Его звали Ян Усмошвец.

Он изображен на картине русского художника Григория Угрюмова в момент, когда вырывает лоскут бычьей кожи вместе с мясом.

Так рассказывает летопись.

3

Мечники Путяты, дружина Добрыни Никитича, отягощенные обозами, медленно и уныло тащились берегом Днепра. Переправлялись через множество рек и ручейков, а до Смоленска было еще шагать да шагать. И путь был нелегок, и дожди заладили без просвета со второго дня, как вышли из Киева, и сушиться было негде…

Их часто обгоняли суда, идущие против течения на веслах. Вот эти суда и принесли в Господин Великий Новгород известие о киевских дружинах. Молодцы привычно похватали дреколье и ринулись на вечевую площадь. Вслед за молодцами пошли и взрослые мужики, не позабыв меч пристегнуть. А за ними и дети, и женщины. Все повалили. Да так, что посадник сказался больным.

— Оружные идут!..

— На свободы, нам дарованные…

— Постоим же за вольный наш город!..

Может быть, поорав вволю, и разошлись бы, только, как на грех, в городе в то время оказался известный волхв Богомил, за речи свои прозванный Соловьем:

— Свободы отберут, души темные, похоронные?.. Больше отберут — а что больше? Всё!.. А всё — боги наши, коим пращуры и прапращуры наши лучших молодцов, красных девиц, ликом прекрасных, не жалея, в жертву приносили во имя здравствования всех детей, жен и мужей. А вместо них окрестят нас в веру иноземную, с чужими богами, с чужими защитниками, с чужими всем нам словесами и делами!

Взревело вече новгородское:

— Постоим!

— За богов наших!

— За Великий наш Новгород!

— Говори, Соловей!

— А то сказать, что иноземные боги тела не имеют. Доску плоскую вместо тела, краской расписанную, заставят в каждой хате повесить и перед нею, тела не имеющей, о помощи да милости умолять!.. А пращуров наших, коим мы жертвы приносили, жира не жалея на животы их, порубят секирами да и сожгут с плясками на кострах!.. Во славу иноземным богам огню предадут семейных защитников наших! А знаем ли мы богов иноземных, коим молиться заставят? Нет, не знаем, и они нас не знают, про нас не ведают, и все равно им, плоским, живы дети наши или помирают от лихоманки у груди матушки!

— Лучше помереть, чем богов своих отдать на поругание! — выкрикнул новгородский тысяцкий Угоняй.

— Верно сказано!

— Постоим, новгородцы!..

— Чай, не впервой!..

— Поклянемся же перед всем народом новгородским и светлым старцем Богомилом Соловьем, что не пустим киевлян в Господин Великий Новгород! — продолжал кричать Угоняй.

— Клянемся! — подхватила площадь.

— Кто там ведет их? Поди, Добрыня?

— Добрыня! — заорала толпа.

— Так у него же дом подле моста! — крикнул кто-то. — Там и жена его первая…

— Спали-и-ть!..

Радостно помчались палить. С дрекольем, ножами-засапожниками, с мечами даже. Все почему-то побежали. Даже женщины и дети.

Ворвались в дом, где жила не только первая жена Добрыни, еще с тех пор, когда служил он в богатырской охране княжича Владимира, укрывшего в Новгороде дюжину друзей детства. Здесь доселе спокойно проживали и посторонние, ни в чем не повинные, насмерть перепуганные женщины и дети.

Для начала их всех убили. С криком, воплями и даже с восторгом неистовым. А потом спалили, тоже с криком восторженным.

И — концы в огонь ушли. Для того и палили. Кто там кого убивал — поди спроси у пепла.

А потом мост разобрали, который возле дома стоял. Чтоб и память о нем исчезла…

Закон толпы — закон жесткой системы. А жесткая система предполагает жестокость, подкрепленную полной безответственностью. Толпу невозможно ни осудить, ни тем паче наказать за что-либо совершенное ею. Даже за бессмысленные убийства.

Толпа, то есть скопище доселе обычных мирных обывателей, в стаде человеческом приобретает новые, общие черты, инстинктивно ощущая свою коллективную безнаказанность. И озверевшая толпа превращается в дикого первобытного зверя, которому необходима кровавая добыча. Жестокость рождает ненасытную потребность в крови.

По всему городу, весьма крупному по тем временам, по всему Господину Великому Новгороду прокатился красный потоп пожаров и крови. Вспомнили вдруг старые обиды, ринулись мстить за них, а заодно и грабить. И более всего в этом урагане кровавого мщения погибло женщин, детей и стариков…

4

Мстительный разгул новгородских ватаг коснулся многих жителей, и они побежали из города, охваченного смутой, спасая собственные жизни. Кто — в леса, кто — в поля, а кто и навстречу киевским войскам.