Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом

Но княгиня приехала в весь не для наведения там порядка, а для наказания виновных. Жителей согнали на полянку между избами. Мужики перетаптывались, пряча глаза, женщины откровенно разглядывали невиданный наряд княгини, уверенно сидевшей на серой в яблоках лошади. Ребятишки поджимали босые ноги, стоя на холодной земле. Рогнеда переводила взгляд с одного на другого. Плохо живут, тяжело и голодно, это всегда видно прежде по детям. Гриди вытащили вперед связанного татя, тот в рваной рубахе, босой, волосы растрепаны, глаза выпучены от удушья. Рослый дружинник волок его за шиворот, горло стянуло воротом холщевой рубахи. Брови Вышана строго нахмурились, для него это попросту забава. Ну попугают людей, и что?

— Ваш?!

— Дак… наш, вестимо…

Рогнеда пока молчала, размышляя, что делать с этими людьми. Оставить все как есть? Почуют безнаказанность, через несколько дней будет еще нападение. Жестоко наказать? Ответят жестокостью.

— А где второй?

— Какой второй? — широко раскрыл глаза стоявший ближе к ним дед. По глазам видно, что врет, но как заставить говорить? Вышан, начавший злиться, подскочил к нему:

— Был же второй!

— Где был? — валял дурака дед.

— В тереме княжьем! — рявкнул Вышан.

Рогнеда вдруг спокойным жестом остановила своего сотника.

— Я не стану разыскивать второго. Этого повесить! Всех людей ко мне на двор! Весь сжечь!

Людей согнали в одну сторону, быстро пристроили веревку на толстый сук старой березы, избитого татя сунули в нее головой, которая и так моталась, как ботало у коровы. Когда татя все же повесили, его ноги недолго дергались, почти сразу обвис мешком. Жители веси смотрели на своего сородича без особого интереса и совсем без ужаса, даже малые дети. Неужто привыкли к такому зрелищу? — недоумевала княгиня.

Гораздо больше заволновались, когда стало ясно, что и повеление сжечь весь дотла не пустая угроза. Заголосили бабы, дернулись к своим землянкам мужики, но дружинники отогнали всех обратно и взялись за большие ветки, запаливая их от костра. Вдоль домов понеслись трое всадников, бросая горящие ветки на землянки. Наблюдая с седла, как одна за другой загораются соломенные крыши убогих жилищ, Рогнеда скрипела зубами. Ждать до конца не стала, тронула поводья, отправляя лошадь к своему двору.

Глядя вслед ее коню, старик покачал головой:

— Всех повесишь, кто тебя защитит, княгиня?

Но он ошибся, всех вешать Рогнеда не собиралась, напротив, она распорядилась спешно соорудить жилье для людей из веси. Но не такое, какими были их землянки, а хотя бы две избы. Пусть пока в тесноте, но не в холоде. Сама расспросила каждого, кто чем может заниматься. Нашелся бондарь, кроме того, шорник, конскую упряжь хорошую делал, но особо мастеровых в веси не оказалось. Шорника тут же посадили за работу. Остальным тоже занятие нашлось. Всех жителей веси Рогнеда объявила своей челядью, но обещала кормить, дать крышу над головой и защиту.

Были такие, кто возмутился, мол, вольные, не желаем в холопы. Первым об этом объявил тот самый дед. Княгиня вышла на крыльцо, велела позвать новую челядь.

— Ну, кто еще не хочет жить у меня на дворе?

Люди, впервые за многие годы вволю поевшие и согревшиеся в тепле, не отвечали, лишь головы опустили пониже. Только дед все бузил. Он кричал:

— Пошто в челядь вольных людей загоняешь, княгиня?! Пошто наши избы спалила?! Мы отродясь ни у кого рабами не были и у тебя не станем выи гнуть!

Рогнеда стояла на крыльце и смотрела на толпу новых челядников, переминавшихся с ноги на ногу с опущенными головами. В ее сердце боролись сочувствие и презрение к этим людям. Остались без крова, потеряли волю, но ведь даже не сопротивляются. Глупый, шумливый дед не в счет. Что он может? Покричит, покричит и затихнет. Ежели негде жить, куда ему деваться?

Но она ошиблась: ни затихать, ни подчиняться дед не собирался, оборванные рукава его ветхой рубахи мотались из стороны в сторону, открывая тощие жилистые руки, которые, видно, в свое время были сильными да высохли от старости. Щербатый рот от крика брызгал слюной во все стороны, голос хрипел, сыпля проклятья на голову княгини, покусившейся на их жилища и свободу. Рогнеде очень хотелось сказать, что жилища слова доброго не стоили, а за свободу ни один поперек ее воли не встал, даже дед и тот лишь слюной исходит, но терпеливо сносит все тычки дружинников, отпихивающих в сторону. Да что ж это за люди такие?! Быдло и есть быдло! Почему-то взяло зло на жителей веси, полочане иные, их попробуй задень, жизни не пожалеют, а отпор обидчику дадут!

Крик деда надоел, Рогнеда поморщилась:

— Вот ты и иди на все четыре стороны! Гладкой дороги за воротами. А кто останется, будет работать как все! — голос княгини звенел.

Вышан не знал, радоваться ему или плакать, княгиня, похоже проснулась, теперь ни дня покоя не увидишь. Уж лучше бы сидела себе и страдала, зато тихо было в Изяславле…

Но вздыхай, не вздыхай, а за дружину взяться пришлось. И не только за нее.