Владимир Чигринцев

Раиса подошла к делу серьезно: сдвинула стулья — один против другого, рассадила всех, приказала соблюдать тишину.

Надюша привязала кольцо на нитку, сосредоточилась, что-то неслышно шепнула, принялась опускать над его ладонью. Кольцо вдруг завертелось — она тихонько потянула нехитрый прибор вверх.

— Спасибо, — шепнула в сторонку, строго поглядела Чигринцеву в глаза. — На сглаз у тебя сильные блоки, очень сильные.

Воля покорно кивнул. Кольцо принялось вновь путешествовать над ладонью, «экстрасенс» выдавала теперь уже без запинки.

— Ум для тебя не главное, — объявила Надюша. — Главное — сердце и низ. Понимаешь? — Здесь не было уже никакого заигрывания, она сама заигралась. — Большие биотоки и ясная энергетика.

— Верно, — не сдержав улыбки, признался Воля.

Согласие только больше ее подстегнуло.

— Энергия сильная, очень сильная, я не часто такую встречала, ты, наверное, очень собранный и волевой мужчина, но пылкость может тебе вредить. Интересно, Рая, гляди: вампир не вампир… — прокомментировала она крутящееся кольцо.

— Что-что? — переспросил Воля.

— Энергия, я сейчас говорю об энергии. Ты можешь легко давать энергию, но так же легко ее и забираешь, то есть живешь больше для себя и временами — может, ты и не знаешь — становишься опасен для окружающих.

— Ну… — попытался вставить Воля.

— Молчи, молчи, — перебила она, — для тебя это не страшно. У тебя сильный Ангел-хранитель, но черное в тебе тоже сидит, сидит сильно, гнетет тебя что-то?

— Всех что-то гнетет, — сохранить серьезность было трудно.

— Конечно, — подхватила Надюша, она слышала только то, что хотела услышать. — Теперь болезни… — Кольцо опять заныряло. — В общем и целом ты здоров, сердце иногда сбивается, когда черная энергия вскипает, но ты умеешь ее гасить. Печень немного увеличена, но в пределах нормы. Суставы болят?

— Случается.

— Надо отказаться от соли, — серьезно произнесла Надюша прописную истину, кивнула с благодарностью в сторону, надела кольцо на палец.

Гадание вместо ожидаемого сближения, кажется, только отдалило их. Нависла гнетущая, глупая тишина.

Картошку с котлетами подъели, хлеб и огурцы на глазах начали засыхать. Раиса, уловив момент, тяжело встала, потянула за собой Николая. Лица обоих потускнели — первоначальный заряд бодрого заигрывания прошел, совместная последующая ночь не обещала ничего нового. Хромая, потащились они в соседний номер.

Чигринцев остался вдвоем с Надеждой. Предстояло платить по счетам. Налил на полпальца, чокнулся, провозгласил: «За нас, Наденька!» — выпил, не глядя на нее. Уже не усталость, но горечь, что копилась весь день, обволокла душу — не хотелось решительно ничего.

— Володя, я пойду, — безнадежно прошептала она.

— Посиди, пожалуйста, — выдавил он неласково, но и не грубо.

— Хорошо, — покорно кивнула головой. — Тебе очень плохо? — Вопрос прозвучал как значащий для нее, не пустой — женское чутье его подсказало: природный, древний магнетизм притянул их друг к другу.

— У меня родители погибли в катастрофе, — сказал Чигринцев жестко, вытолкнул наружу то, что, не отпуская, сидело внутри весь день.

Надежда молча взяла его руку, ласково гладила ладонь, пальцы, пока он рассказывал ей: про Москву, про больного Павла Сергеевича, про тетушку, про Татьяну. Горячий воздух дрожал вдоль стен, невыключенная лампочка под потолком грела и горела ярко, в растворенную форточку вливался живительный ночной воздух. Не ощущалось уже накуренности, где-то там на столе погибали объедки ужина, но странный, пьянящий запах чувства глушил лишнее, как глушила все суровая чернота за незадернутым окном!

Один только раз перебила она его, когда говорил про Татьяну, спокойно спросила: «Ты ее любишь?» Так же спокойно он ответил: «Наверное, не знаю». И тут же потянулся к ней. Надежда закинула голову, чисто и радостно заулыбалась, потому как умела жить мгновением, потому как была сейчас — редкая женщина. Ни глупое порой словечко, ни простецкий выговор уже не резали слух, наоборот, красили ее необычайно.

Бессонной и лихорадочной была ночь. Драгоценное чувство жалости друг к другу породило полное понимание. Легкое дуновение спящего мира лишь разжигало пыл, чувственный хмель принес ощущение безопасности. Крадущимися шажками путешествовали пальцы по послушной коже. Горели губы, глубоки и бездонны казались глаза, нежно щекотала простыня. Темнота прикрывала уродство.

…Ранним утром прокралась заоконная серость, и, сколь ни было благодарно сердце, на кокетливый ее, отрезвляющий, лишний вопрос: «Ты хоть немножечко меня любишь?» — он, подумав, честно ответил:

— Нет, все же нет.

— Ну вот, любил всяко-разно всю ночь, а теперь и отказывается. Я ж говорила, ва-ампир, — сказала Надежда с легкой обидой, улыбнулась сладко и, вмиг все забыв, повернулась к стенке и заснула.

Разбудил его уверенный стук в дверь — Надежды рядом уже не было.

8

Стучал в дверь Леха с автостоянки. Он нашел покупателя, а потому весь сиял, предвкушая комиссионные. Чигринцев охладил его пыл, переориентировал на добычу документов. Казалось, ничего невозможного для Лехи в родном городе не существовало.