Владимир Чигринцев

— Про клад забудь — много дураков искало попусту. Устал, поезжай хоть в Бобры, Дербетевы там сейчас не живут. Голову прочистишь, продышишься — больше после наработаешь.

Ступай, провожать не стану, захлопни аккуратно. И приходи к старухе, тоже, чай, родня.

Старенькая, нахохлившаяся, сидела она в кресле, закутавшись в неизменный клетчатый плед, моргала глазом, как столетняя ворона, недоставало только Тишки рядом на коврике — несуразной мохнатой дворняги, многие годы красившей ей одиночество.

В машине Чигринцев достал кошелек, сорвал нитку. Внутри лежали николаевские червонцы — восемь золотых целковых, с давних времен хранимых на черный день. Не в кошельке, выходит, екатерининском было дело — старуха его провела. Вспомнилось, как Тишка купался в снегу, что строго запрещалось. Посмотрит: никто не подглядывает — вывозится, пропашет спиной, боками борозду в грязном городском снегу и вдруг в середине игры встряхнется, вскочит на ноги, смущенно отвернет морду, сознавая вину за плебейское свое дело, тявкнет голосисто и озорно, все тут же позабыв, и пустится скакать кругами, кругами — домой, к подъезду.

— Тишка, Тишка… — пробормотал Чигринцев. Оглянулся. На улице — никого, можно было выезжать. — Все равно поеду за кладом! — прошептал упрямо, повернул ключ и рванул с места.

5

Уже подъезжая к дому, Воля вдруг резко свернул в сторону. Несколько раз на дню пытался прозвониться к Аристову — тот не брал трубку. Дважды Виктор крепко запивал. От Профессора держали в тайне, но, кажется, князь догадывался, хотя ничем не выказывал своей осведомленности. Бывало, только грозно бросал за столом: «Хватит пьянствовать!», — и Татьяна незамедлительно убирала бутылку. Вчера Виктор нагрузился крепко, Воля обязан был его проведать, давешняя истерика могла опять привести к запою.

Аристов оказался дома, сам открыл, и хотя был навеселе, но именно навеселе — вчерашней безысходности, казалось, и след простыл. Но что-то в его поведении настораживало — слишком суетен, слишком, пожалуй, весел был Витюня, слишком мел хвостом.

— Волька, братец, входи, — загомонил он громко, — не отпущу, ко мне родня со Щебетова накатила. Мы тут по маленькой, по-родственному, присоединяйся. — Но прятал глаза, подлец, как та кошка, что знает, чья мясо съела.

Воля решил быть с ним строгим:

— Я на машине. Ехал мимо, решил проинспектировать. Ты хоть помнишь, что вчера нес?

— Тут помню, тут не помню. — Клоунским жестом Аристов постучал кулаком по голове. — Какая разница, Волька, впервой нам разве?

— Ясное дело.

— С этими, что ль, напиваться? — грубо буркнул Аристов и, смутившись, опять затараторил, толкая Волю по коридору.

Узенькая кухонька утопала в папиросном дыму. Свободное пространство заняли два здоровенных мужика, расположившихся на кухонных табуретах. Встретили Волю настороженными кивками. Аристов завопил, представляя пришедшего:

— Художник, наш художник пришел, проверяет меня, ясно?

Мужики, слегка расслабившись, протянули руки.

Приехали на ЗИЛ пробивать в колхоз грузовики. Навезли, как водится, гостинцев — плату за постой — и по-холостяцки с утра уже зарядились как следует. Рыжий, что помоложе и побойчее, протянул Воле стакан, но Чигринцев отказался.

— Как хочешь, а мы с ребятами выпьем, — хихикнул Аристов.

Они и выпили. Закусили, но таращились на Волю по-прежнему, пришлось их разговаривать специально. На кухне Аристов засуетился, подавал реплики к месту и не к месту, старался угодить и Чигринцеву и мужикам и, кажется, сам себе становился противен: морщил губы и крутил головой. Оттого только упрямо прибавлял темп и сыпал словами — вставить в его монолог фразу было не просто.

Один из приехавших, сильно пьяный уже Валентин, грузный, в теплой байковой рубахе, сопревший от духоты, весь плачущий потом, от вынужденного молчания отключился и пал на скрещенные на столе руки. Второй, рыжий Николай — аристовский троюродный, блюдя права родственника, кое-как разговор поддерживал.

«Что он им тут наплел?» — подумал Чигринцев, наблюдая за аристовским концертом. Тот же неутомимо «блистал» перед «деревней», и дешевенькое, и ничтожное это желание выставиться порождало только одну общую неловкость.

— А я тебя знаю, Вовка, ты к ученому в Бобры наезжал! — вдруг невпопад, перебив тираду Аристова насчет его великих в Москве связей, выпалил Николай.

— Случалось, — ответил Чигринцев сдержанно.

— К нам снова не собираешься? А то махнем! Получим машины и махнем! Охотишься?

— Еще как, у него ружье знатное, — ввернул Аристов.

— Так за чем дело стало, давай!

— А он, может, и собирается, у него там дела есть семейные, кроме охоты, — начал Аристов, но осекся, поймав гневный Волин взгляд. — Это он меня вчера транспортировал, — с ходу умело переключился и гордо ткнул в Волю пальцем. — Вообще, мужики, не смотрите, что художник, он наш человек, а не пьет, так, значит, не может!

Не понятно, кого Аристов больше стеснялся — своих или его, Чигринцева, именно стеснялся, а потому никак не мог сказать попросту, естественно.