Владимир

Правда, он говорил всем окружающим, что, должно быть, умрет, велел спешно строить в Константинополе на Халке храм во имя Христа Спасителя, а когда ему доложили, что храм почти готов, велел положить туда привезенные им из Палестины волосы с головы Иоанна Предтечи и приготовить там же мраморную гробницу для бренного своего тела.

Но все это были лишь пустые слова — Иоанн хотел, чтобы живые заботились о нем, молились, просили Бога. Что же касается самого Бога, Иоанн считал, что еще один храм ему не помешает.

Цимисхий прибегнул и к другим средствам: имея бесчисленные владения во всех фемах[30] империи, он велит одно из них, небольшое, под Константинополем, продать, а вырученные деньги раздать нищим, особенно тем, кто страдает от падучей болезни.

Иоанн Цимисхий делает это с умыслом — больные ходят по всему Константинополю, падают, вопят, молятся об исцелении всемогущего Иоанна.

Вспоминает Цимисхий еще об одном. С патриархом Антонием, которого он вывез когда-то из Студийского монастыря и посвятил на соборе в Константинополе, у него сложились плохие отношения: воюя в Азии, Цимисхий был вынужден лишить духовенство многих льгот, из-за чего Антоний воспылал жгучей ненавистью к Иоанну.

Теперь Цимисхий велел привести в Большой дворец не патриарха, а епископа адрианопольского Николая и долго оставался с ним наедине. Все говорили, и епископ подтвердил, что император исповедался в грехах, просил епископа быть посредником между ним и Богом.

Так действовал Иоанн Цимисхий и делал вид, что готовится к смерти. Но когда наступала ночь, он начинал беспокоиться, звал жену Феодору, проэдра Василия, не отпускал их от себя, умолял искать спасения, победить болезнь, стремился вырваться из ее сетей — жить, жить!

Василисса Феодора все время была с ним, переворачивала его с помощью слуг на ложе, поила, давала снадобье, которое навевало сон, смачивала уксусом лоб и губы. Но она сама чувствовала себя плохо, страдала от больной печени, временами не могла выходить из китона. Только проэдр, паракимомен[31] Василий, не оставлял теперь Цимисхия.

В одну из ночей Иоанн долго молча лежал на своем ложе, слушал, как за стеной свистит осенний ветер, смотрел на мусии прежних императоров, которые с молитвенниками в руках, с поднятыми вверх очами изображены были вдоль всех стен опочивальни.

— Одно не дает мне спать, выздороветь, жить, — внезапно прозвучал в тишине опочивальни его голос.

Проэдр Василий, который сидел в это время неподалеку от ложа и отдыхал, смежив веки, вздрогнул и спросил:

— Ты что-то сказал?

— Я говорю о том, — отвечал Иоанн, — что никто не хочет и не может помочь мне в Большом дворце.

По безбородому лицу Василия пробежала еле заметная усмешка.

— Почему же ты забыл обо мне? — спросил он. — Правда, я понимаю. Совсем недавно у горы Олимп ты говорил, что я не заботился и не забочусь о тебе, что я обманывал и изменял тебе.

— Проэдр! — прохрипел Иоанн. — То были несправедливые слова, и я уже говорил об этом. Я верю только тебе, иначе я сошел бы с ума в этой опочивальне.

— Спасибо тебе, василевс,[32] — склонил голову Василий.

— И еще я верю одному человеку на свете, — продолжал Иоанн, — Который не допустил бы, чтобы я так хворал и мучился, который мог бы вырвать меня из лап смерти, но кто, к сожалению, находится сейчас далеко от Константинополя.

— О ком ты думаешь?

— Я говорю о Феофано, которую мы выслали в далекую Армению.

Проэдр молча стоял перед императором.

— Я привык угадывать твои мысли, — сказал он, — знал, что ты захочешь видеть Феофано, ибо действительно только она может поднять тебя с ложа, а потому я давно послал в Армению дромон.

— Ты сделал хорошо, проэдр. Я хочу видеть Феофано, как только она появится в Константинополе.

2

Много лет прошло с тех пор, как Иоанн Цимисхий после убийства Никифора Фоки,[33] по требованию патриарха Полиевкта, выслал Феофано на остров Прот в Пропонтиде, а еще позднее, когда она бежала оттуда и спряталась в соборе Софии, услал ее, уже по собственному решению, в далекую Армению.

Император Иоанн сдержал слово — все эти годы Феофано жила в Армении, в городе Ани,[34] как настоящая василисса, у нее был дворец, множество слуг, сокровища. Вместе с ней жили вначале и ее младшие дочери — Зоя и Анна. На десятый год Зоя умерла, и с нею осталась только Анна, Феофано была такой же, как в дни молодости, — настойчивой, упрямой, жестокой, в свои тридцать пять лет она оставалась столь же привлекательной, красивой, как и раньше. Годы, казалось, обходили ее. На гладком, как мрамор, лице не было ни одной морщинки, глаза, как прежде, блестели под прямыми тонкими бровями, губы пылали; ее гибким рукам, персям, стройному стану могли бы позавидовать сами богини.

Прежним осталось и сердце Феофано — год за годом в нем скапливалась обида, жажда мести, ненависть к Иоанну Цимисхию, к проэдру Василию, с которым она была связана больше, чем с Иоанном: с ним совершила убийство свекра своего Константина, мужей Романа и Никифора Фоки, вместе возложили они корону на голову Иоанна Цимисхия.