Владигор и Звезда Перуна

В одном, впрочем, Филька был прав. Владигор не забыл Ольгу и пытался найти ее все эти годы. Но отчаянная красавица скоморошка как в воду канула. Двенадцать лет миновало с того дня, как ушла она, не попрощавшись, не сказав, куда и зачем направилась, ничего не объяснив. Ушла, унося с собой их будущего ребенка. Любава пыталась объяснить ее поступок тем, что та не пожелала обременять Владигора браком с простолюдинкой. Он ведь князь потомственный, а она кто?.. Но и Любава была уверена, что Ольга вскоре объявится и что свадьба не за горами. Но вышло иначе.

Владигор поначалу места себе не находил, винил во всем свою нерешительность, потерял сон и аппетит. Но княжеские заботы все настойчивей отвлекали его от сердечных мук. Не подобает могущественному князю Синегорья раскисать на виду у всех, словно хлебный мякиш под дождем. С годами его страсть поутихла, уступив место глубоко спрятанной в душе печали по несбывшемуся счастью. Но может ли быть счастлив тот, кому выпал жребий властвовать над людьми? Задавая себе этот вопрос, Владигор порой завидовал обыкновенному землепашцу или пастуху, у которых жизнь проста и ясна. Он хорошо понимал простых людей, ибо сам жил среди них во времена своих первых скитаний. Народ чувствовал на себе его внимание и славил богов, подаривших Синегорью такого князя. И в самом деле, на редкость благополучные и спокойные времена настали в княжестве. За двенадцать лет не то что войн, ни одного разорительного набега со стороны Рифейских гор либо Этверской пустыни не предприняли воинственные кочевые племена. И это также связывали с мудрой политикой Владигора (Владигора Примирителя, как уже прозвали его в соседних княжествах), что, в общем-то, было близко к истине.

Он почти свыкся с тем, что никогда больше не увидит Ольгу и не озарится его судьба светом ее любви. Но что-то подсказывало ему, что она жива, и мысль о рожденном ею ребенке — дочери ли, сыне? — неотступно преследовала Владигора, настигая его в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас он стал вдруг необыкновенно задумчив. Дометай приписал его состояние своему охотничьему рассказу и втайне был доволен. («Все-таки есть чему поучиться молодежи у нас, стариков».)

Между тем пир становился шумнее и оживленней. Слуги сбивали крышки с пивных бочонков, наполняли вином опустевшие кувшины. Гудочники заиграли веселую плясовую, однако время для плясок еще не настало, и Любава сделала знак к перемене блюд. Двери в просторную горницу отворились, пахнуло ароматным духом из недальней поварской, и прислужники из княжеской челяди понесли гусей на вертеле, заливных молочных поросят, вяленую зайчатину, солонину с чесноком и пряностями, ветчину, щучьи головы с хреном, вареных раков и множество еще всяких яств, при виде которых даже у самых сытых гостей аппетит пробудился с новой силой.

Вновь пошли здравицы в честь князей и воевод Братских Княжеств. Подняли чаши и за Фотия, старейшего воеводу, верного помощника Светозора, сохранившего верность ему даже после гибели Владигорова отца. Старый воин был растроган, глаза его увлажнились.

— Годы берут свое, — обратился он к Владигору. — Пора и мне на покой, князь. Коли объявится недруг, я первый встану на защиту Синегорья. А ныне молодой воевода тебе нужней меня. Его и искать не надо, вон он сидит. — Фотий указал на Ждана, просиявшего и тут же смутившегося своей радости.

— Раз ты сам попросил об этом, — сказал Владигор, — быть по сему!

Тут же были произнесены здравицы новоиспеченному воеводе Ждану. Всем известны были его честность, прямодушие и преданность Владигору, которому он в юности спас жизнь.

Ласковый взгляд Любавы заставил сердце Ждана забиться чаще. От сидевшего рядом с ним Фильки не ускользнул этот взгляд, и он быстро зашептал что-то молодому воеводе, заставив его окончательно смутиться и покраснеть.

Дометий, уже изрядно захмелевший, приосанился, готовясь произнести очередную здравицу и раздумывая, кто из присутствующих ее более достоин. Взор его неожиданно остановился на Грыме Отважном, предводителе лесного племени берендов. Не привыкший к праздничным церемониям, Грым долго отнекивался от приглашения Владигора почтить своим присутствием княжеский пир в Ладоре. И не приехал бы, если б Бажена не настояла, добавив, что и Любава просит о том же. Бажена сама подправила и кое-где перешила его наряд из звериных шкур. Это, впрочем, мало изменило облик вождя берендов. Огромный, на три головы выше всех на пиру, с косматой бородой, закрывающей даже щеки, Грым выглядел таким свирепым и диким, что слуги часто обносили его винами, страшась лишний раз приблизиться к лесному великану. Однако тот не чувствовал себя уязвленным: он никогда не пил ничего крепче родниковой воды.

Дометий, зная о привязанности Бажены к берендам и их вождю, всегда испытывал отцовскую ревность. Но теперь, размягченный вином и дружеской атмосферой празднества, он чувствовал симпатию и проявлял благосклонность ко всем без исключения.