Владелец Йокнапатофы

Или еще одна тема, заявленная в общем плане трилогии как одна из ведущих, — катастрофическое распространение, самовоспроизведение Сноупсов — стаи, сметающей на своем пути все живое. В «Деревушке» мы фактически видим только одного, главного, Сноупса. В «Городке» у него появляются спутники: давно ждавший своего часа Монтгомери Уорд с его подпольным «порноклубом», затем А.О.Сноупс, торговец скотом (ему посвящена вставная новелла, которую Фолкнер написал около двадцати лет назад). А раз Сноупсов стало много, то и наблюдателям становится понятно то, что автор понял давно: есть не просто люди, которых зовут Сноупсами, есть явление — сноупсизм. Его суть пытается сформулировать Рэтлиф: "Сноупсам все всегда удается оттого, что они все, как один, стараются добиться того, чтобы слова "быть Сноупсом" значили не просто принадлежать к зоологическому виду, но и не ведать неудач, и добиваются этого, соблюдая одно-единственное правило, закон, священную клятву — никогда никому не открывать, как им это удается".

Только и Сноупсов муравейник отодвинут в сторону или существует, копошится, как фон, иногда видимый, но часто незримый. Его можно уплотнять, расписывать как угодно, но все-таки ничего принципиально нового не добавляется.

Иное дело — то, что на этом фоне происходит, что этой тяжелой глыбе противостоит или способно противостоять.

Рэтлиф говорит: "Теперь мы их заполучили, теперь они наши. Правда, я не знаю, за какие прошлые грехи Джефферсон заслужил такую кару, завоевал это право, заработал это преимущество. Но так уж оно случилось. И теперь нам надо бороться, сопротивляться, надо терпеть и (если только сможем) выжить".

Вот это действительно перемена. Или, если угодно, продолжение, но продолжение существенное — то есть развитие, преодоление найденного ранее.

Сноупсы, покорение Йокнапатофы — вот тема «Деревушки».

Йокнапатофа, Джефферсон против Сноупсов — вот тема «Городка».

Сравнительно с первой частью трилогии заметно обновляются декорации. Здесь возвращается старый Юг — не только как система ценностей и образ жизни, но также и как символ сопротивления (форт, крепость, — говорит Рэтлиф) смертельному врагу.

Я могу понять критиков романа — скучно. Скучно перечитывать давно читанное и знакомое — блистательные военные подвиги полковника Сарториса, безумие молодого Баярда, женщины — наследницы и хранительницы легенды, которые упрямо верят, что "не только история Америки, но и всемирная история еще не дошла до рождества 1865 года, потому что, хотя генерал Ли… и капитулировал, война не была кончена, и последующие десять лет покажут, что даже та мнимая капитуляция была ошибкой". Скучно не просто потому, что не ново. Печальнее то, что давние истории утратили первозданную свежесть и теперь действительно готовы превратиться в назидание, потому что сильное некогда переживание вытесняется едва ли не фразой из учебника, который передают из поколения в поколение. Раньше были флаги в пыли, был чистый серебряный звук трубы, а ныне? Вот как ныне: "Мы все, в нашем краю, даже пятьдесят лет спустя, идеализировали героев проигранного сражения, тех, что доблестно, неотвратимо, невосстановимо потерпели поражение". Раньше истории разворачивались у нас на глазах, люди страдали, умирали и поднимались снова, — теперь жизнь теснится в нескольких строках, в нескольких абзацах, в перечнях имен, и главное уже не события, и даже не имена, судьбы, за ними стоящие, а краткий итог: "Ты высишься, бестревожный и недосягаемый, над этим осколком человеческих страстей и надежд и несчастий — над честолюбием и страхом, вожделением и храбростью, над отречением и жалостью, честью, грехом и гордостью, — и все это непрочное, тленное связано, спутано, пронизано, как паутиной, как тонкой стальной основой ткани, хищной алчностью человека и все же устремлено к его мечтам".

Это, положим, привычное красноречие и привычное проповедничество Юриста — Стивенса, но ведь и в сознании других персонажей Йокнапатофа отчасти тускнеет, во всяком случае не находит новых красок.

Скучно.

И все-таки устало-ностальгическая нота прозвучала в романе не случайно; она нужна была здесь, этически, если угодно, необходима.

Мы — они: этой противоположностью движется вся книга.

Вот что было: честь, достоинство, благородство. Может, все это и преувеличено легендой до неправдоподобия, тем не менее в представлении общины — это реальность, это источник развития, надежда на будущее.

Вот что еще было: содружество, ощущение принадлежности к целому, презрение к социальной иерархии. Это тоже легенда, никогда фермер-бедняк не беседовал запросто с банкиром Сарторисом, а тот, выписав бумагу-вексель и услышав: "А что там написано, полковник? Не могу прочитать", никогда не отвечал: "И я ни черта не понимаю, Том. Давай напишем другую". Но и этот миф — животворен.