Вкушая Павлову

— Чушь! Просто мы с тобой оба — страстные натуры. Марта — прекрасная жена и мать, но у нее более спокойный темперамент. Один из моих бывших пациентов — фотограф. Я знаю, что иногда он делает так называемые художественные снимки. Он очень порядочный и прекрасный профессионал. Я могу разузнать.

Большого стыда стоил Минне поход к фотохудожнику, но это еще больше раскрепостило ее либидо. С того дня она не отвергала почти ничего из того, что предлагал ей Флисс. А поскольку аппетит приходит во время еды, то он начал посвящать ее в свои самые невероятные и извращенные фантазии. Взяв меня в наперсники, Минна все чаще рассказывала о них, интересуясь моим мнением. Я находил их возможные истоки и советовал ей попытаться удовлетворить Флисса.

К моему удивлению, Флисс оказался скрытым трансвеститом: он пожелал заполучить кое-какие предметы из гардероба Минны. Его тайной природе не были чужды ни уролания, ни копрофилия, ни зоофилия. Все сексуальные фантазии, какие могут прийти в голову мужчине, посещали и Флисса, и он стремился их реализовать. А Минна либо помогала ему удовлетворять желания, либо выказывала свой интерес и жадно внимала его отчетам о полученных результатах. Она признавалась мне, что некоторые его извращения вызывали у нее необыкновенное возбуждение.

Их взаимная похоть пронизывала мою жизнь и насыщала мою книгу о снах. Загадка сновидения открывалась передо мной, как губы женщины. Я обнаружил, что на самом деле сон — это мать. В своих письмах к Минне Флисс демонстрировал все большую и большую двойственность по отношению ко мне; он призывал ее если и не соблазнить меня, то, по крайней мере, узнать, насколько я вообще поддаюсь соблазнению. Минна резко воспротивилась, заявив, что это было бы предательством по отношению к ее сестре; но Флисс настаивал, ссылаясь на то, что моя высокая нравственность всегда была для него укором, что из-за этого он чувствовал себя слабым и недостойным.

В северной Италии, куда мы с Минной поехали на моционы, она и устроила наш первый поцелуй. Флисс собирался к нам присоединиться — они с Минной дрожали от нетерпения. Однако я написал Флиссу, что его приезд создаст массу трудностей, и вскоре мы с Минной получили от него по письму с извинениями за то, что он не сможет принять участие в «конгрессе» — так мы в шутку называли наши с ним встречи на отдыхе. Минна жутко расстроилась, но была вынуждена принять его объяснения — соблазн был бы слишком велик. И вот как-то вечером, после ужина в нашем pensione, когда мы вышли подышать на балкон, она заключила меня в свои объятия. По просьбе Флисса. Потом она написала ему отчет об этом событии. Ей это доставило удовольствие: закрыв глаза, она представляла себе, что я — это он. А суровый Фрейд, сообщала она, оказывается, сделан отнюдь не из мрамора.

Мне в самом деле было неплохо в ее компании. В отличие от Марты она всерьез заинтересовалась психоанализом и довольно хорошо в нем разбиралась. Мы рассказывали друг другу о своих сновидениях. А когда она описывала те же самые сны Флиссу, они менялись, становились откровенно сексуальнее.

Я пришел в ужас, когда Минна призналась мне, что выдала эту тайну своей подруге Эмме Экштейн («Ирме»). Минна чуть ли не со слезами на глазах объяснила мне, что ей просто необходимо с кем-то делиться. У Эммы, конечно, был когда-то собственный «роман» с Флиссом — оставленный им кусочек марли вызвал инфекцию у нее во влагалище (или в носу? Впрочем, вряд ли Флисс отличал одно от другого). Хотя впоследствии Эмма превратилась в пуританку-неврастеничку, в то время она все еще страстно увлекалась эротической экзотикой и всячески приветствовала полное раскрепощение и внутреннее освобождение своей подруги. Поскольку Минне так и не удалось до конца преодолеть свою брезгливость в отношении менструации, она призналась, что некоторые вещички ей предоставила Эмма, которая была без ума от этого отправления. Улыбнувшись, я заметил на это, что Флисс, вероятно, пришел от них в восторг, считая, что они принадлежат его возлюбленной. Я простил Минне нарушение тайны, требуя, чтобы никуда дальше это не пошло.

На самом же деле, если Флисс в письмах ко мне и вспоминал о существовании моей свояченицы, то лишь мимоходом — прося засвидетельствовать ей свое и жены почтение. И вообще наша с ним переписка да и близость сходила на нет. К тому же я обнаружил, что берлинский Флисс, сей занудливый автор абсурдных теорий, просто меркнет рядом с «золотым руном»^{50} (шутка Минны), автором его писем к ней. Этот золотой Флисс, несмотря на внешность карлика, был мужчиной, достойным страсти Минны; его письма к ней будоражили меня, порой ошеломляли и часто наполняли сильным желанием. По ее словам, он был единственным из всех ее знакомых мужчин, кто мог сравниться со мной в интеллектуальной одаренности, но при этом — она колебалась, сказать это или не сказать, — обладал дополнительным привлекательным качеством: фантастическим, волнующим сексуальным воображением.