Вкус одержимости

Когда папа увидел запись, я не знаю. Но, думаю, спустя много дней, а может, даже месяцев после происшествия. Возможно, нечаянно нашёл карту в кармане или в машине, когда увольнялся. Зачем пересматривал и почему никому ничего не сказал — я уже никогда не узнаю. Могу только предположить, что это было выше его возможностей: он был так болен, что жил в каком-то среднем времени, ни в прошлом, ни в настоящем. Ему трудно было адекватно оценивать даже свои физиологические потребности, что уже говорить про запись. Но он запомнил, что это важно. И он сделал даже больше, чем мог: теперь человек, который мне так дорог, узнает правду.

Этот странный, с кучей тараканов, но очень важный для меня человек.

За окном уже светало, когда голова моя коснулась подушки.

Но прежде чем закрыть глаза, я всё же нарушила запрет и написала сообщение.

«Алан, папа умер. Сегодня прощание. Завтра мне выдадут урну с прахом. Я похороню её на маминой могиле. И сразу приеду.

Дождись меня, пожалуйста! Это очень важно».

Глава 48. Алан

Я посмотрел на экран телефона.

Прилетело сообщение от пилота Федэ, подтвердившего время вылета.

Зачем я ждал сообщения от той, которой сам запретил и писать, и звонить — кто бы мне сказал? Но я необъяснимо надеялся, что она нарушит запрет.

А ещё больше, что не нарушит, а приедет.

Я ждал её так мучительно, что буквально заставлял себя не смотреть в окно.

Нет, нет, нет, девочка моя! Пожалуйста! Не заставляй меня забывать тебя! Не заставляй, умоляю! Знаю, что должен. Знаю, что так будет лучше для всех, если ты не приедешь. И так надо.

Надо, чёрт побери! Но, если ты не приедешь мне придётся сказать «да» не тебе и назад пути уже не будет.

Если ты не приедешь… я просто умру.

Надо. Я дал нам время ровно до самолёта.

 Поставил условия. Определил координаты. Задал параметры: себе, ей, судьбе.

 Да, я странный, жёсткий и требовательный. С прихотями, с придурью, с дурацкими принципами. Но никогда мне не было так тяжело принять решение: разум тянул в одну сторону, заставляя гнать её от себя, а сердце рвалось в другую — к ней.

Только она опять меня удивила. Никак я не ожидал, что пойдут третьи сутки, а она так и не вернётся. И совсем не ожидал, что буду настолько по ней скучать.

Что ночью я пойду в её комнату и упаду на кровать, чтобы вдохнуть её запах, оставшийся на простынях. Что буду слепо пялиться в потолок, сжимая в руках её подушку и буквально умолять, чтобы она вернулась.

Я не просто скучал. Я надеялся, ждал, верил. Тосковал. Невыносимо.

И боялся себе признаться, что не могу без неё. И уже не хочу.

Во мне поселилась совершенно новая для меня тоска — тоска по живой женщине, юной и прекрасной.

Да, это всё чёртово одиночество.

Это её молодость и непосредственность.

Это всё секс.

И я мог назвать сотни причин почему мне с ней так хорошо, но не мог назвать ни одной почему с ней я не чувствовал жажды.  

С ней не чувствовал, а вот без неё...

Чёртова жажда к началу третьего дня подняла голову как голодный дракон. И к моим душевным страданиям добавились физические.

Меня мутило. Голова раскалывалась. Желудок то и дело поднимался к горлу. Волнами накатывала усталость и слабость. Но я боролся, заставляя себя нырять в работу.  

Я потёр виски. Сглотнул. И вновь открыл снимки электронного микроскопа.

За два дня я поднял свои записи и освежил в памяти результаты пятилетней работы. Я прочитал наблюдения и более ранние. Особенно те, что уже забыл и вёл с семнадцати лет.

Теперь мне казалось, что меня тошнит от самого себя.

Но то, что происходило в последнюю неделю, странное чувство, будто я излечился — такого не было со мной никогда. Даже когда донорской крови было в избытке. Даже когда рядом всегда была Кира. Это было совсем другое.

И что происходит занимало меня сейчас больше всего.

Зря я легкомысленно отмахнулся, что мне неинтересна анемия Ники. Проблема анемий для меня правда всегда была скучна и пресна, как еда без соли. Но, может быть, дело именно в ней? Должна же быть причина, по которой я вдруг чувствовал себя с Никой настолько здоровым, что мне ни разу даже в голову не пришло глотнуть из той пробирки, в которой была её кровь.

Я снова уставился в экран.

Компьютерный мозг сравнивал всю имеющуюся в моей базе данных кровь. Во всей красе микробных таксонов, большинство из которых принадлежало бактериям. За пять лет я исключил их почти все. И сейчас меня интересовали не бактерии — археи.

Именно археи, одноклеточные безъядерные микроорганизмы, подавляющее большинство которых никогда не выращивались в лабораторных условиях, казались мне самыми перспективными в решении задачи, что я себе поставил.

И они меня завораживали.