Визит к Минотавру

– По логике. Как я понял из нашего разговора, вы совсем не представляли ценности этой скрипки. А существует всего три мотива, по которым могли ее украсть: чтобы уничтожить, чтобы спрятать в виде сокровища или чтобы переправить за границу. Продать ее в нашей стране невозможно -такие скрипки наперечет, их знают в лицо, как знаменитых людей. Поэтому либо расскажите, кто вас навел, либо…

Мельник встал и срывающимся голосом крикнул:

– Никто не наводил. Один я был! А скрипку не брал!..

– Ну, сядьте, сядьте, пожалуйста! И сцен мне трогательных не устраивайте! Ребенку понятно, что орудовала шайка, а вы мне тут ерунду порете и хотите, чтобы я вам помог от наказания уйти. Дудки! Или все расскажете, как было, или мы вас будем считать организатором кражи скрипки.

Мельник помолчал, потом угрюмо сказал:

– Мне подумать надо.

– Это пожалуйста, – согласился я, твердо зная, что у Мельника выхода нет. – Только думайте быстрее – вы тоже заинтересованы в том, чтобы мы изловили ваших сообщников.

– Не было у меня сообщников, – сделал последнюю попытку Мельник.

– Это вы бросьте, Мельник. Не заставляйте меня поминутно уличать вас во лжи. Вы уже старый человек, мне даже совестно. Мельник усмехнулся:

– Работа у тебя такая – за людей совеститься. Как у попа…

Комиссар отбивался по телефону:

– Да, очень я ценю и уважаю наших розыскных собак… Конечно… Но я не председатель Моссовета… А в исполком с ходатайством об отводе участка вошли… Ага – очень остроумный совет… Вот слушай, Кузнецов, у меня тридцать шесть офицеров на очереди за жильем, так что я сначала на этот вопрос употреблю свое влияние… А собачки подождут немного… Ну, давай, привет…

Комиссар положил трубку и спросил меня:

– Так, сколько их, по-твоему, было?

– Не меньше двух наверняка.

Комиссар почесал щеку тупым концом карандаша, задумчиво, будто вспоминая, сказал:

– Помнится мне, кто-то когда-то голову давал на отрез, что там побывал один человек. Я принужденно улыбнулся:

– Что делать – я задним умом крепок. Как говорит про меня Лаврова -ль эспери де эскайе.

– Это что? – с интересом посмотрел на меня комиссар.

– По-французски значит «лестничный ум».

– А! Ну да, эскалатор – лестница! – сообразил комиссар. – А она что – только говорит или думает так же?

– Трудно сказать. Наверное, думает.

– Это плохо. Подчиненные должны уважать начальство – тяготы служебные кажутся много легче.

– Ага! – радостно заухмылялся я. – По себе я это давно заметил.

Комиссар сказал:

– Так что ты своим эскалаторным умом надумал?

– О том, что Мельник провернул такую акцию один – и говорить нечего. Скорее всего, его использовали как инструмент…

– Это в части организации преступления. А в реализации его? В самом факте кражи сколько человек участвовало? Ведь очистить квартиру Мельник мог и один?

– Не думаю, чтобы он в квартире был один. Во-первых, из трех скрипок в доме вор безо всяких сомнений взял самую ценную. Во-вторых, отпечаток ноги Мельнику не принадлежит – ботиночек аккуратный, сороковой размер.

Комиссар побарабанил толстыми короткими пальцами по столу, пригладил белесые прямые волосы, посмотрел своим хитрым зеленым глазом на меня вприщур:

– А я допускаю, что Мельник вообще не притрагивался к скрипке.

– А как же?

– Не знаю, – пожал плечами комиссар. – Допускаю, что те, кому нужна была скрипка, оставили ему, как всякому наемнику, взятый город на разграбление.

Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку:

– Слушаю. Ну? У меня. А что такое? А-а, это всегда надо приветствовать. Доставьте его прямо ко мне.

Комиссар положил трубку и, подняв палец, значительно сказал:

– Арестованный Мельник просится на допрос. Но с тобой, видишь, не захотел разговаривать, а изъявил пожелание дать показания главном генералу в МУРе. Удовлетворим просьбу?

– Обязательно.

Комиссар надел очки, весело взглянул на меня:

– Вот видишь, Тихонов, как хорошо быть генералом?

– Я думаю…

– То-то. Ты сколько пыхтел, пока жука этого навозного изловил? А вся слава от его признания мне достанется, Я махнул рукой:

– Это мы еще посмотрим…

– Чего смотреть-то?

– А что он скажет?..

Мельник остановился посреди огромного кабинета – тулуп расстегнут, настороженно закинута голова, руки за спиной – прямо стрелецкий воевода перед казнью. Сердито повел клочкастыми бровями, посмотрел на меня мельком, перевел взгляд на тускло высвечивающие серебром погоны комиссара, снова глянул на меня, недовольно сказал:

– . А он здеся зачем? Я ведь сказал, что только главному буду давать показания!

Комиссар вышел ему навстречу из-за стола, сделал несколько мелких катящихся шажков и замер в испуге:

– Степан Андреевич, никак я вас прогневал? Недовольны вы, что пустил я на допрос инспектора Тихонова? Может, прогоним его? Мне же беседа с вами куда как дороже!

– Я свое слово сказал! – отрубил Мельник. Комиссар обернулся ко мне:

– Слышал, Тихонов, золотое слово? Прямо ума не приложу, что мне и делать теперь. Ведь не будет, я думаю, говорить со мной Мельник. Ах, жалость-то какая! Может, такое счастье раз в жизни человеку выпадает, а ты мне, Тихонов, все испортил. Он у тебя где, в КПЗ содержится?