Визит к Минотавру

На пристани народу не было совсем. Глухо стучал дизелем один-единственный теплоход у стенки, белый-белый теплоход, пустой, пришедший, может быть, последним рейсом по стынущей осенней реке. Узкая полоса света от прожектора шарила по черной гладкой, застывшей, как базальт, воде, и мне казалось, будто я слышу, как сковывает ее незаметно тонкий хрусткий ледок, и пахло здесь остро пожухлой травой и мокрым деревом, прелой листвой, первым снегом, волнующим ароматом предзимника. Мне ужасно захотелось наплевать на все, сесть на такой пустынный последний пароход и поехать на нем куда-нибудь по реке. В Углич или Дмитров он придет туманным серым утром, по реке будет плыть клочьями серый водяной пар, а деревья по берегам будут похожи на старинные выцветшие гравюры – черные, размытые, без листьев. Тихие улицы, белые тротуары, косой штрих дождя за окном, а гостиницы – уютные, старые, в них топят печи дровами, которые шипят и стреляют в топке и на колосники выкатываются красные, в синеватом дымке угольки. Тишина, тишина – она осязаема и ласкова, как прикосновение кошки. И в одиноком, пустом номере гостиницы будет непрерывно звучать – раз за разом, снова и снова, не давая покоя и отдохновения, концерт Гаэтано Пуньяни, лирически-мягкий, вдохновенно певучий, настойчивый, как колокола судьбы, никогда не слышанный мной и вошедший в мою жизнь символом исполнения обязательств, вошедший без спроса, решительно, бесповоротно…

Из автомата в вестибюле я позвонил дежурному по МУРу, узнать – нет ли каких новостей. Дежурил Кабанов из второго отдела, ленивый флегматичный парень, исключительно способный сыщик. Он специализировался в расследовании убийств, за что наш комиссар называл его шутя «Инспектор Кадавр».

– Тебе, Стае, какая-то женщина раза три звонила, – вяло сказал Кабанов. – Оставила телефон, просила позвонить.

– Как фамилия?

– Погодь, сейчас взгляну. У меня тут записано все, – я слышал, как он пыхтел в трубку – методично, ровно, уверенно, так же, как он разматывает свои дела. – Вот, нашел. Доктор Константинова. Сказала, что ты знаешь.

– Знаю, знаю. Больше ничего?

– Пока бог миловал от новостей. Ну ничего, к полуночи появятся…

– Давай, старик, держись. Желаю спокойной вахты. Привет.

– Большой привет, – сказал лениво Кабанов и положил трубку.

Я посмотрел на часы – пять минут одиннадцатого. Звонить еще можно. Интересно, зачем это я так срочно понадобился ей? Набрал номер. Сначала никто не снимал трубку, потом подошла девочка и ответила тонким голоском: «А мамы нет дома, она в больнице на дежурстве…» Я набрал номер клиники и сразу же услышал голос Константиновой.

– Здравствуйте, это Тихонов. Вы мне звонили сегодня, я только что узнал.

– Да, я вас разыскивала по поводу Обольникова. Я не знаю, какие у вас планы, но я собираюсь завтра решать вопрос о нем…

– В каком смысле? – удивился я.

– Мы его завтра или выпишем, или будем оформлять принудительное лечение на режиме…

– А что случилось?

– Сегодня совершенно случайно санитарка обнаружила у него пузырек с соляной кислотой…

– С соляной кислотой? – не понял я.

– Да. Опытные алкоголики, попадающие к нам, пьют ее в слабом растворе – действие всех препаратов от этого нейтрализуется.

– Подождите, так ведь весь эффект лечения пропадает? – никак не мог сообразить я.

– Ну конечно! – сказала сердито Константинова. – Чего здесь непонятного – эффект лечения основан на возникновении биологического неприятия организмом алкоголя. А они, видите ли, не хотят лишать себя этого удовольствия…

– Но ведь Обольников сам явился в клинику для прохождения лечения?

– Не знаю, – устало сказала Константинова, – не знаю, зачем он это сделал. Может быть, у него были какие-то иные соображения.

– А как он себя вообще вел последние дни?

– Плохо. Грозился и упрашивал выпустить его из клиники, требовал отдать его одежду и отпустить. Я, естественно, отказала.

– Просил одежду? – переспросил я и вспомнил пустой гардероб в его комнате. – Доктор, если я сейчас приеду к вам, вы сможете показать мне его одежду?

– Сейчас нет сестры-хозяйки, а ключи от кладовой у нее. Приезжайте завтра с утра – я сменяюсь в десять.

– Хорошо. До свидания…

Наконец закончился этот долгий трудный день.

Глава 8 Человека к благу можно привести и силой

Мастер Страдивари еще триста дней работал у старого Никколо Амати. Амати мучился ногами – они опухли чудовищно, превратившись в бесформенные ватные колонны. Ему стало тяжело работать у верстака, и он заказал себе высокий стульчик, вроде тех, что делают для детей, которые еще не достают до стола. И каждый день, кроме первого дня пасхи и рождества, он медленно, тяжело спускался по лестнице в мастерскую и строгал, пилил, вырезал и клеил скрипки, альты, виолончели.