Визит к Минотавру

Баранов долго думал, морщил лоб, качал головой, тер щеки пальцами, потом сказал:

– Не знаю я там про его выводы, а мужик он дерьмо оказался…

– Я уже об этом начинаю догадываться. А конкретнее?

– Да тут в двух словах на скажешь. Когда я вернулся из колонии, разыскал его – пусти, говорю, пожить немного, – не хотел я сразу таким голеньким домой возвращаться, думал за неделю-другую устроить свои дела – с пропиской, работой, ну, в общем, все как полагается.

– А он что?

– Я думал, от страха обделается. Вот, говорит, на тебе на первое время – сто рублей мне сует, а жить нельзя – я, мол, с удовольствием, но соседи паршивые, вызовут участкового – и тогда нам хана. Ну, засмеялся я, конечно, убери, говорю, рубли твои, я четыре тысячи на аккредитивах привез. И ушел. Он мне вслед кричит: «Позвони, я что-нибудь придумаю.,.» Да, денек это был у меня ни фига себе!

– И что стали делать?

– Что делать?.. Тут вот какая штука: вышел я под чистую, с досрочным освобождением, и в колонии я был человеком ну просто знаменитым – сварщиком седьмого разряда, – сказал Баранов просто. – Работали мы на строительстве газопровода, и моя бригада была нарасхват, где прорыв – нас туда. Вкалывали мы знаменито, конечно, но и заработки были хорошие, последние три года -без конвоя. Доска Почета и тому подобное. А тут все вроде снова начинается – с такой статьей до снятия судимости проживание в Москве запрещено, и тэдэ и тэпэ.

– Так-так…

– Ага, так… Я к чему это – девушка тут у меня была, Галя, -Баранов кивнул на стену, где в простой рамочке висела фотография – совсем еще молодой парень с короткими неотросшими волосами и прозрачными светлыми глазами бережно обнимает за плечи круглолицую девушку со смущенной улыбкой. – Она, – подтвердил Баранов, – Я всю свою жизнь тот день буду помнить.

– А что ж такого в этот день случилось? – улыбнулся я.

– Да случиться ничего не случилось. Просто заехал я к Гале, повидались… Говорю ей – если можешь, дождись от меня добрых вестей, Галя… Ладно, уехал я в Конаково – там тогда строили огромную ГРЭС. Ну, с моей-то квалификацией там со всей душой приняли. И до Москвы ехать -несколько часов. Короче, через год судимость с меня сняли по ходатайству коллектива.

– Дождалась, значит, Галя, – сказал я.

– А она не дожидалась, – радостно засмеялся Баранов. – Как получила от меня письмо из Конакова, так в первую субботу прикатила. «Николай, надо учиться!» – весело передразнил он ее.

– И что, учились?

– А что поделаешь? – развел он руками. – От нее ведь не отвяжешься, если она себе что в голову вобьет. А она сэбе вбила, что отвечает за мое перевоспитание. Вот и перевоспитывала до тех пор, пока замуж за меня не вышла.

– А потом перестала?

– Что вы! Продолжает каждый день, – в голосе Баранова прозвучала ласковая гордость.

Как я мог заметить, это был случай семейной гармонии, построенной на добровольном и счастливом подчинении одного из супругов, и я видел, что разговоры, размышления и воспоминания Николая Баранова о его семейной жизни ему были бесконечно приятны. Десять лет совместного проживания не пресытили его скукой однообразия, не выпали досадливым осадком необходимости подчинения чужой воле… И в эту минуту душевной расслабленности Николая, его абсолютной незащищенности, когда был он открыт, как хоккеист, сбросивший с себя доспехи, мне очень не хотелось его расспрашивать обо всем том горестном и тяжком, что предшествовало этой счастливой семейной жизни. Но и не спрашивать я не мог – ведь я, к сожалению, пришел к нему не в гости, и он был единственным человеком, который мог провести меня по лабиринту забытого прошлого. Но он неожиданно вспомнил сам:

– Да, так мы о Гришке говорили. Собственно, сейчас-то уже и тайны никакой нет – все сроки прошли, пусть себе живет как хочет. А тогда он действительно был вместе с нами. Если бы ему сейчас что-нибудь грозило за это, я бы говорить не стал.

– Почему?

Баранов пожал плечами:

– Ну как вам сказать? Он свое наказание, считай, отбыл – это ведь не шутка, столько лет в себе такой страх держать. Только вряд ли он лучше стал.

– Почему? – спросил я требовательно.

– Не знаю, – Баранов наморщил лоб и сказал угрюмо: – Пускай не из благодарности, что на следствии про него молчал, а хоть бы как товарищ -ведь не имел он права меня тогда выгонять.

– А почему вы его не назвали на следствии?

– Ну как теперь это объяснишь? Мы ведь все тогда от глупости своей да беспризорности в эту историю попали. У Гришки мать, конечно, хорошо зарабатывала, зажиточно они жили, только присматривать за ним все равно некому было. А главный воспитатель у нас был Хрюня…

– Хрюня – это Юрий Лопаков?