Вижу поле...

Но для здоровья-то нам и надо бы не слишком отделять воспоминания от своего сегодняшнего дня, как-то связать одно с другим, понять, что из прошлого сейчас мне может пригодиться.

Я думаю о футболе и перестав играть. И кое-что понимаю в нем лучше, правильнее, как мне кажется…

И в книге я не могу ограничиться одними воспоминаниями — все только о том, что прошло…

А если я сегодня многое понимаю не так, как вчера?

Я не меняюсь, как мне кажется. Но становлюсь ведь старше — появляется привычка чаще думать о своей жизни.

Не скрою, что были у меня времена, когда футбол как бы сам все за меня решал, как бы в благодарность за то, что я умел в него играть.

Существовала, как мне кажется, сила, всегда направлявшая меня в решающие моменты к нужной цели, в необходимую для смысла тогдашней моей жизни сторону.

Не всегда я знал, как по-настоящему, по-умному распорядиться этой данной мне от природы силой.

Но я всегда знал, что только с футбольного поля, только в игре я мог достойно ответить на то особое к себе отношение, которое неоднократно за свою жизнь приходилось мне ощутить.

Сейчас я выхожу на поле лишь в матчах ветеранов — это особый разговор, это футбол, который совсем по-другому воспринимается.

Но никто из нас, ветеранов, не верит в свою разлуку с большим футболом навсегда.

Кто я без футбола?

Нет, я не про тот футбол буду рассказывать, что прошел и только иногда кому-то вспоминается.

Я про тот футбол хочу сказать, что продолжается во мне.

И точно знаю: как бы беспорядочно наш разговор ни складывался, к тому, что всегда меня волнует в футболе, я обязательно вернусь.

А лишнее, несущественное пусть уж товарищ, взявшийся записывать, что я рассказываю, без сожаления вычеркивает — футбол из моей жизни не вычеркнешь и меня, надеюсь, не вычеркнешь из него.

Так уж получается, что пока играешь в футбол, многое вокруг себя замечаешь, но от мыслей о многом на какое-то, иногда и продолжительное время как бы освобожден. Мысли-то приходят, ноты от них отмахиваешься — ответственная игра на носу, столько людей ждет от тебя прежде всего хорошего футбола. И о том, что предстоит, только и думаешь. Остальное — побоку.

Но смотришь потом — казалось бы, в футбол играл и ни на что большее тебя не оставалось, а нет ведь: футбол все равно столкнул тебя со всем, что составляет жизнь. Неважно — сразу уловил ты это или время потребовалось для понимания таких вещей.

Важно, что понял наконец.

А то какая же может быть книга, когда ты без мяча ни шагу?

Так и в футболе — большую часть времени на поле проводишь без мяча…

Ведущий литературную запись просит оставить за ним право иногда вторгаться в авторское повествование репликами-ремарками.

Стрельцов ведь не просто вспоминает, рассказывает, рассуждает, но ищет продолжения своей судьбы и как бы на глазах у читателя обретает себя в новом качестве, утверждается в тех взглядах, которые возникли у него и после завершения карьеры игрока.

Конечно, Стрельцов входит в свой автопортрет с мячом.

По-другому и не может быть.

Но жизнь Стрельцова в футболе необычна, противоречива. А захочет ли он особо подчеркнуть моменты, об этом свидетельствующие? К чему-то, что для иного стало бы психологическим барьером, он подходил вдруг просто и легко, относился без страха, без оглядки на прежние промахи, неудачи, неприятности Так во всяком случае казалось. Казалось, что в подобной безоглядности есть сходство с сороконожкой, которая, если подумает, с какой ноги ей пойти, — оступится. Впрочем, для талантов такое сходство — не редкость.

Навязывать же автору воспоминание о незамеченном, непережитом, им лично не прочувствованном или забытом, в конце концов значит сразу нарушить достоверность, столь любимую Стрельцовым естественность.