Византийский сатирический диалог

В центре интересов автора умственные течения его века; над ними он преимущественно иронизирует. Прежде всего это медицина. В диалоге, по-видимому, осмеивается традициональность византийской науки, вплоть до XII в. продолжавшей, вопреки здравому смыслу, держаться гуморальной теории, выдвинутой еще Гиппократом. Жертвой этой косности падает герой диалога Тимарион, которого загоняют в аид по подозрению в том, что он утратил один из кардинальных элементов организма, без которого невозможна жизнь. Его спасает только аргумент защитника, что все элементы в теле сохранились у Тимариона, так как он «ел, пил и сидел в седле», выставленный против облыжного утверждения Никтиона и Оксиванта, виновников смерти Тимариона, будто «злополучный Тимарион в течение тридцати суток днем и ночью истекает желчью, т. е. одним из основных составных частей человеческого тела, и вследствие этого лишился одной из непременных основ жизни». Гуморальная теория, если воспользоваться ее терминологией, основной элемент диалога: она служит двигателем сюжета и главным содержанием авторской насмешки. Это делает очень вероятным предположение, что автором диалога был врач (Николай Калликал или кто-нибудь другой), а также указывает на широкий интерес к медицинским вопросам: в противном случае автор не мог бы рассчитывать на аудиторию. Не писал же он в расчете на своих коллег!

Другая мишень насмешек — риторика. Византия XII в. по сути утонула в риторическом пустословии и жужжала ораторским красноречием, как пчелиный улей. И потому столько внимания в «Тимарионе» уделено софистам и их деятельности, пародиям на судебное красноречие, его формулы и стиль. Вот портрет Феодора Смирнского: «Мой софист надул по своему обыкновению щеки, придав лицу значительное выражение, и, потирая руки, громким голосом стал говорить»; а вот пародия на стиль его речей: «Божественные судьи и вы, князья врачебной науки. То, о чем разглагольствовали эти низкие люди, привлекая в ущерб справедливости все свое красноречие на погибель несчастного Тимариона, вы уже выслушали. Теперь остается убедиться, что эти хитросплетения послужили во вред только им самим».

Вопросы социального порядка, видимо, не интересовали автора. Единственный раз, когда они всплывают, — равнодушное упоминание (вопреки Лукиану) об имущественном неравенстве, сохраняющемся в аиде, где богатые живут в добротных домах и прогоняют царящий в аиде мрак светом ламп, бедняки же в своих лачугах пользуются для освещения лучинами, угольями и факелами.

* * *

Самая поздняя из сохранившихся византийских сатир — «Пребывание Мазариса в царстве мертвых, или Расспросы покойников об иных из своих знакомых, с которыми доводилось им встречаться при дворе», или, как ее принято называть по имени главного героя, «Мазарис», написана в начале XV в., во времена Мануила II Палеолога, т. е. незадолго до завоевания Константинополя турками и падения Византийской империи.

Сочинение, подобно «Тимариону», анонимно, и только непременным желанием ассоциировать автора с каким-нибудь реальным лицом, соблазняющее исследователей, можно объяснить поиски тезок Мазариса и при их обнаружении попыток идентифицировать с ними автора диалога. Ничем не оправдано, например, отождествление Мазариса из диалога с монахом Иверского монастыря на Афоне Максимом Мазарусом, жившим там между 1389 и 1403 гг., автором ряда произведений.[350] В такой же мере неосторожно принимать на веру биографию Мазариса, как она складывается на основании диалога, считая, что он — секретарь императора, сопровождавший Мануила во время поездки на Запад, но, несмотря на свою неколебимую верность императору, впавший в немилость и принужденный бедствовать в Пелопоннесе. Скорее всего, личный рассказ — фикция, вызванная структурными требованиями жанра схождений, и ни имя, ни биография ведущего рассказ лица не соответствуют подлинным имени и биографии автора диалога и заслуживают не большего доверия, чем его пребывание в царстве мертвых и возвращение оттуда.

Еще одним аргументом в пользу несовпадения личности рассказчика и героя могут служить пейоративные определения, которые в диалоге прилагаются к Мазарису (кривоногий Мазарис, нищая мразь и пр.). Как самохарактеристики они звучат весьма неожиданно.

Единственно, в чем можно не сомневаться, — это близость анонимного автора к императору.

Сравнительно с «Тимарионом» структура диалога претерпела значительные изменения медиевизирующего характера, т. е. в большей мере удалилась от Лукиана, чем «Тимарион». Прежде всего, предыстория схождения ограничена несколькими пассажами, вводящими рассказ очевидца. Утрачена фигура любопытного собеседника героя, и автор-рассказчик обращается уже не к своему другу, а к некоему собирательному, никак о себе не заявляющему и лишенному инициативы слушателю: «То, что, оказавшись в аиде, я слышал от некоторых покойников и что сам видел во время моего недолгого там пребывания, как умею, о мужи, передам вам всем, а особенно охотно посещающим дворец».