Византийский айфон

Вздохнув, он тихо добавил: «Мой отец бездушная сволочь, а мать отупевшая жадная баба, но я останусь с ними».

28

Я принялся рисовать кресты на черном стекле. Заряда осталось: 40 %. В этот момент в наш пьяный уютный мирок, как сырой ветер в натопленную комнату, ворвался трезвый, энергичный Аркадий. Аркадий был одет в чёрное, голову его покрывала черная шёлковая ермолка, лицо его было решительно, а движения необыкновенно быстры для 85-летнего старика.

«Давай айфон», — строго, но спокойно приказал он мне. Время у меня в голове явно шло медленнее, чем у него, по крайней мере — медленнее, чем он готов был терпеть. Правой рукой с перстнями — по диагонали через живот — Аркадий схватился за что-то на левом боку. Не успел я пьяно привстать на скамье, как Аркадий с металлическим скрежетом сделал круговое движение рукой — выхватил саблю и высоко замахнулся. Перспектива умереть зарубленным саблей казалось и страшной, и абсурдной: как будто ты попал в потрёпанную приключенческую книгу из детства.

Раздался страшный свист и громовой удар: Аркадий ударил саблей по столу, разделявшему нас. Чудом она не задела мою руку. Сабля вырубила из стола толстую клиновидную щепку — сабля была с двумя клинками — они начинались из маленькой рукояти, как единый клинок и постепенно расходились, как язык змеи. Это, видимо, и был тот лже-Зульфакар, о котором говорил Сашка. Помимо щепки, сабля разбила бутылку и задела Сашку: он схватился за руку.

Надо было спасаться. С трудом выбравшись из-за стола, споткнувшись об упавшую лавку, я на заплетающихся ногах скатился по лестнице, сбив завизжавшую тетку, и выбежал на улицу. Меня ослепило солнце в высоком белом небе, в разгорячённое лицо подул свежий морской ветер. Слыша крики за спиной, из глубины дома, я побежал вниз по улице, куда глаза глядят. В руке я сжимал айфон.

29

Кирилл зевнул и сказал: «Умираю, как спать хочется. Я посплю минут пять» и, правда, заснул в кресле.

Мне было любопытно, чем закончится рассказ. Теперь придётся ждать. Я пошел в ванную умыть лицо. Обычно, у Кирилла был идеальный холостяцкий порядок. Сейчас на дне ванны валялся ком грязной и, как мне показалось, окровавленной одежды. Наверно, это как-то было связано с приключениями Кирилла.

Выходя и ванной, я вздрогнул: передо мной возвышался Костя. Встав, он оказался настоящим гигантом. Глядя на меня нетрезвым пронзительным взглядом, он торжественно и мрачно произнес: «Εξάδελφος Δον Φρανσίσκο, εξάδελφος Θεόφιλος και Ιωάννης Δαλματός. Και οι τρεις είναι νεκροί»

Генерал тоже вышел из кухни и из-за спины Кости весело делал мне знаки, что Костя напился. Костя же, как будто, ему стало душно на кухне, тяжело дышал и растягивал воротник майки, как будто душивший его. Он двинулся в мастерскую, мы с генералом пошли за ним. Костя, видно, хотел что-то сказать Кириллу, но не стал его будить, и теперь застыл в нерешительности. Механически, он разглядывал сильно ретушированное черно-белое фото красноармейца в будёновке — будущего наркома. Механически — взял с блюда гексаграм и положил обратно, взял в руки ятаган, и стал вертеть его.

Генерал, на голову ниже Кости, ласково обнял его и попытался утащить напившегося сербского туриста обратно на кухню. Это дружеская бесцеремонность взорвала Костю. Он оттолкнул генерала, так что тот упал на Кирилла, и, глядя на меня, произнес целую речь на незнакомом языке (судя по интонации, он жаловался, что его очень достал генерал):

«Κωνσταντινούπολη χάθηκε, ολόκληρο το Βυζάντιο χάθηκε, η γυναίκα και οι γιοι μου χάθηκαν, όλοι οι φίλοι μου χάθηκαν. Και είμαι ζωντανός. Πίνω κονιάκ. Δεν είναι σαφές σε ποια χώρα σε ποια χρονική στιγμή. Με αγνώστους. Τι πρέπει να κάνω εδώ?! Γιατί να ζήσω?!»

Сказав это, Костя решительно направил ятаган себе в сердце и с высоты своего роста упал грудью на пол. Ятаган оказался каким-то ненастоящим, он просто сломался и Костя остался невредим. В московской квартире это вышло особенно глупо: падая, Костя уронил мольберт с «Одиночеством». «Допился!» — засмеялся генерал, решив не обижаться. Я скрыл улыбку: я уже стал догадываться, откуда взялся Костя и что он пережил. Проснувшийся Кирилл увел обиженного Костю обратно на кухню.

(…)

Кирилл тряс меня за руку, чтобы задать самый бессмысленный вопрос: «Ты спишь?»

Не давая, мне сказать правду, спросил: «Сейчас я тебе расскажу, как мы с Костей встретились. Помнишь, на чём мы остановились?»

Я хотел только спать, но вежливо простонал: «Аркадий за тобой гнался — с этой священной саблей»

«Да, так вот…» — продолжил толстый выспавшийся эгоист.

30

Так вот, я побежал, куда глаза глядят, все больше трезвея и задыхаясь. Я боялся обернуться, мне казалось, вот-вот раздастся свист Зульфакара и «Шейлок» отсечет фунт моей плоти — как по Шекспиру. Я сбежал вниз по улице в сторону Софии. На перекрестке я остановился в растерянности: Аркадия не было видно, но спасаясь от него, я попал в самое пекло другой опасности, о которой забыл. У меня совершенно вылетело из головы, что сегодня пал Константинополь.