Виварий

Неизвестные молодые люди в дешевых зеленых пластиковых куртках с картинкой бесконечных рядов саженцов елей на спинах и надписью GasProm латинскими буквами, незаметно и быстро привели в порядок институтский парк, отмыли от грязи и листьев голую Нюру в фонтане, старательно натирая шампунем участок между бедрами и полные груди, и, не толпясь возле кабинета одного из многочисленных замов Ковбой-Трофима по хозяйству, в ожидании бабок, как любил теперь говорить Фрэт, сели в поджидавший их микроавтобус «Ford» вместе с садовым инвентарем и покатили, и казалось навсегда…

Поредевшая и отощавшая голубинная стая, к которой за зиму присоединилось несколько ворон, чувствовала себя по-началу непривычно в обихоженном парке с набирающей яркий зеленый цвет хвоей и толстыми темными почками лип и кленов, и не очень старательно рылась по бокам асфальтовых дорожек, начисто забыв ежедневные визиты Егора Кузьмича с эмалированным ведром объедков из столовых Цеха… А когда неприметная дверь черного хода отворилась однажды и вышла оттуда молодая девка-санитарка, рослая и полная, в знаковом ватнике, сапогах с недодернутыми до конца молниями на могучих икрах и неизбывным ведром с надписью Неотл. Хиру, стая не отреагировала, продолжая с отвращением перебирать сухие травинки и прошлогодние хлебные крошки, успевшие за зиму превратиться в несъедобные твердые камушки… А потом как-то сразу усекли, что деваха с ведром и в ватнике, неуверенно остановившаяся у свежевычищенного фонтана с медной Нюрой, поблескивающей на солнце голой грудью и треугольником в паху — их новый Егор Кузьмич, и снявшись с дорожек плотной шелестящей тучкой двинулись к ней, и окружили бесстрашно, замерев над головой в полете, цепляясь за ватник, усаживаясь на края ведра, оживая внезапно после долгой зимней заторможенности, даже норовя спариваться на плехач девахи…

Эйбрехэм, в ярком горнолыжном наряде и больничных суконных тапках без задников, похожих на лыжи охотников-чукчей медленно двигался в сторону Вивария, слегка опираясь на Станиславу, голова которой иногда появлялась из подмышки гиганта, а впереди невозмутимо сдержанно, как подабает настоящему английскому джентелмену, уверенно вышагивал Фрэт, будто указывал дорогу, и лишь изредка оборачивался, чтоб контролировать события и дистанцию…

— Митя Борщев, — журчала по-английски Слава, вымуштрованная Фрэтом, — ушел от нас… Заявление написал…, сам… Станет служить в хайпермаркете на Соколе… у метро… грузчиком похоже… Тамошние девки-продавщицы в восторге… С Рывкиным, слава Богу, все в порядке…, по пока не выписыват…, наблюдают.

Она вдруг остановилась и стала печалиться, позабыв на мгновение раненного бойфренда, проникаясь, может, впервые, мыслью о несправедливой и жестокой Митиной судьбе и дурацком его уходе…, а потом, внезапно веселея и возбуждаясь от огромного Абрамова тела, завидела вдруг сквозь пуховые пластиковые доспехи гигантский пенис, непохожий ни на что, примятый вместе с яичками-теннисными мячами тугими прорезиненными трусами, под которыми парились и прели, готовые в любой момент к мощному марофонскому забегу, который уже не остановить, и стала стараться ненароком коснуться ветеринаровой плоти.

— Ремонт в Виварии еще не начинали, миленький мой: тебя ждут… Лечащий врач говорит, через неделю сможешь начать ходить по палате… — Она громко рассмеялась, заражая смехом негра, представляя, как удивился бы строгий маленький доктор со второго этажа Цеха, где лежит ветеринар, завидя его, направляющимся в собачник, и спросила бездумно: — Почему ты молчишь все время?

— Не знаю… — Негр посмотрел на Фрэта, ожидая помощи, но тот, занятый собой, часто и сильно, будто любимый наркотик, втягивал в ноздри весенний московский воздух, пыльный и ветренный, немного монотонный и скучный, с привкусом нищего бытия, стекающего из открытых форточек и дверей подъездов близлежащих домов, забегаловок, дешевых магазинчиков, сопровождающего пешеходов, привычно спешащих неведомо куда, чтоб усесться поскорее в маленькой убогой кухне небогатой квартирки или конторы или цеха….