Вивальди

Петрович кивнул, поблагодарив всех, кто дал подсказку.

— В прошлом всего, значит, три. Одна — на Алтае, ввиду того, что твою бабушку зарубили, когда она была беременна твоей мамой.

Майка загнула один палец.

Петрович погладил ее по голове и продолжил:

— Вторая — озеро Иссык, это какой же год?

— По-моему, шестьдесят третий. Мне было одиннадцать месяцев, — ответил Евгений Иванович.

— Да, ледник съехал в озеро, сель снес одноименный городок. Вы с матерью сидели в автобусе на автостанции. Погибли все, кто там был. Маму твою оглушило, она тебя выронила, волной тебя вынесло на какое-то старое дерево, зацепился пеленкой, хотя и не должен был, — не совсем было понятно зачем Петрович повторяет рассказ друга, видимо, просто особенность характера.

Больной только кивнул.

— Третья смерть — совсем банальная, и совсем недавняя: двадцать миллиграмм энапа на литр с лишним водки, и еще какие-то лекарства.

— И это было не самоубийство, я наоборот, лечился.

— Может быть, хватит, — С неожиданной для себя твердостью сказала Лолита. — Зачем ты его мучаешь этими повторами?

Печорин улыбнулся.

— Совсем нет. Ничего мучительного. Как в кино, только все время странный ракус, словно я смотрю это кино лежа.

— Вперед ногами, — прошептала Майка. Лолита нахмурила на нее брови. Девочка опять стала хорошей, и еще раз погладила рукав пижамы.

Вступил генерал:

— Это все ерунда — смерти, которые не состоялись. Я бы и сам поглядел такое кино о себе. В твоем случае интересно, что дважды эти ситуации были так или иначе связаны с твоей матерью.

Печорин улыбнулся.

— Так и в третьем случае тоже самое: пить в тот раз я ведь начал по случаю маминой скорбной годовщины.

Пятиплахов отмахнулся.

— Это все не имеет значения. Важно смотреть вперед. Там у тебя четыре смерти, и мало что просматривается. Вот этот город, где ты попал, судя по всему, в эпидемию. Ты сказал — явная заграница. Что это — юг? Европа? Китай? На каком языке говорили? Сколько тебе в этот момент было, по ощущению, лет? Может, с какого-то возраста имеет смысл подзавязать с туризмом?

— Когда болеешь, всегда чувствуешь себя стариком, — сказала Лолита.

— Кажется, я слышал гудки, почти наверняка не паровозные, а корабельные. Может, порт? — пожал исхудавшими плечами Евгений Васильевич.

— Паровозов сейчас не бывает, — сказала Майка.

— Вот и не езди туда, где порт, — посоветовала Лолита.

— А языки совершенно незнакомые. Не английский, не немецкий… лопотание какое-то, рядом, по-моему, лежал негр.

— Знаете сколько языков в мире? — не удержалась Майка.

— Не езди в те страны, где может быть такой лепет. Вся Америка в твоем распоряжении, Канада, вся Европа…

— А вдруг это была Албания? — осадил Лолиту Петрович.

— Уж, без Албании всяко можно обойтись, — отступила та.

— История с падением вертолета, это вообще ерунда, — перешел к следующей смерти Печорина генерал. — Не летай на них, на вертолетах, и всего делов. Я бы тоже отказался, легко, если бы не приходилось по работе.

Все согласились, что вертолетный случай серьезной опасностью не выглядит. Сколько на свете людей, никогда не пользовавшихся услугами этого транспорта, и никому не приходит в голову их жалеть. Тоже мне — обделенность!

— Вот третья из будущих твоих кончин… — начал было Петрович.

Евгений Иванович сделал ему знак вялой рукой — не надо.

— Я еще и сам тут не все додумал. Мне надо хорошенько все вспомнить, уяснить. Как-то там все спутано.

— Не хочешь, не надо! — мгновенно согласился старый друг.

— Кстати, — поинтересовался Пятиплахов довольно вкрадчивым голосом, явно, очень опасаясь задеть больного, — а местные врачи, Модест, например, что говорят про твои эти полеты во сне и наяву?

Печорин вздохнул.

— Второй месяц меня лечат… светил приглашали. Сначала очень извинялись, особенно — Модест Михайлович за выходку сына.

— Сын тоже здесь лежит? — спросила Лолита.

— Не знаю, где лежит этот сын, но ко мне относятся тут хорошо. Вот, сегодня даже вас всех разрешили ко мне пустить. Все, что я им рассказал, записали, и не один раз. Кем они меня считают — полным психом, или частичным, я не знаю.

Возникла пауза, всегда трудно придумать — что с нею делать. У Петровича была домашняя заготовка. Он вынул из кармана пиджака конверт.

— Что это? — с живой заинтересованностью спросил Евгений Иванович, вскрыл, и сам ответил на собственный вопрос: — Приглашение?

— Был у тебя, забирал почту, как договаривались. Кстати, видел твоего деда. Ничего так, в форме. Сказал, что записался в хор. Но не ходит.

Это сообщение никого не заинтересовало, все смотрели на конверт.

— Приглашение, — подтвердил больной, вскрыв послание.

— Куда? — заинтересованно наклонились к нему.

— Василиса приглашает меня на защиту докторской диссертации. Причем, не своей, а какого-то Егорова.

— Это ее муж, — влезла Майка, — я ее знаю, я у нее ночевала; хочет сразу с двух сторон перед тобой покрасоваться, змеюка.

— Она не змеюка, — спокойно возразил Евгений Иванович.

Майка легко согласилась:

— И Нина тоже не змеюка, сразу к тебе отпустила, как я захотела, — секунду помолчала и добавила: — ей чего, она уже беременная, хотя живота и не видно.