Вивальди

— Два мальчика. Два мальчика уехали в Карабах.

— Зачем?

— Сказали, что там скоро снова будут стрелять. Хотят защищать. Ни с того, ни с сего уехали. Хорошая московская работа, прописка, девушки — все было, а они в Карабах.

Я съел еще одну виноградную колбаску.

— Да, так будет справедливо.

Он резко ко мне наклонился.

— Что будет справедливо?

— Больше ничего? Других таких случаев не было, странных?

Он явно был уже не способен собраться с мыслями, всем своим видом просил его пожалеть — не путай меня, ответь!

— Я не знаю, что будет справедливо, Рудик. Одно тебе могу сказать — я не буду девочку тащить к себе. Но если она сама…

— Нет, нет, — радостно засуетился он, — она тебя не любит, и Вадима не любит, я сам у нее спрашивал.

Я посмотрел в сторону старушки и девочки. Он засуетился.

— Нет, я не совсем так сказал. Я хотел сказать, что ей здесь, у меня, больше нравится, а у тебя, в смысле с тобой, нравится меньше.

Я встал. Мне было немного обидно, что Майке нравится со мной меньше, чем с Рудиком, но я успокаивал себя тем, что по-другому нельзя.

Как только я уселся в кресло в своем вроде как закрытом «Зоиле», позвонила секретарша Петровича. Оказывается, он на работе, в столь вечернее время, и «жаждает» меня видеть. Я не понял, чье это выражение, девушки или самого шефа, но появилось нехорошее предчувствие.

И не обмануло.

Он сидел на полу, прислонившись к спинке дивана. Пиджак косо свисал со стоящего рядом стула, как будто терял сознание. Галстук острием лежал у Петровича на плече. В глазах горело горе.

Сколько дней я не был здесь? И он все это время распивает свою некрасивую радость? Или что?

— Сядь.

Я оглядел кабинет и понял — если куда-нибудь сяду, мне будет его не видно, и остался стоять. Ему было все равно. Он отхлебнул из прятавшейся за его дальним боком бутылки.

— Ну, рассказывай уже.

Он кивнул, отхлебнул опять.

— Они сделали это.

Дело было вот в чем: Родя обманул папу, запудрил ему мозги разговорами о том, что врачи не рекомендуют ему жертвовать почку умирающей девушке, потому что он сам рискует умереть. Папа успокоился, думая, что дело тем самым закрыто. А это была маскировка. Сын сбил отца со следа. Слежка была снята, и он нырнул всем своим огромным, но беззащитным перед хладнокровными скальпелями телом оговоренную больницу.

— И что? — выдавил я.

Оказывается, он и девчонку обманул, Родя этот. Иначе бы она не согласилась на подарок. Великим конспиратором себя проявил, провернул громоздкую, «многоходовую операцию, и добился, чтобы ему назначили операцию, сволочь!» Документы в полнейшем порядке. Родители являются полномочными представителями детей только до совершеннолетия, а дальше дети эти имеют право на любые суверенные глупости.

— Так что там, как все?

Сначала все как бы получилось. Вынули, пересадили. День, два, а потом как началось…

— Я только что оттуда. Всю ночь там. Теперь там Ира.

Я спросил, как она. Супругу Петровича я знал, и очень хорошо к ней относился. За нее было даже обиднее, чем за Петровича.

— «Состояние стабильно тяжелое».

Заглянула секретарша, тихо, но твердо сообщила, что до встречи осталось пятнадцать минут. Петрович кивнул, и стал подниматься с пола, опираясь локтями о спинку дивана.

— Бобер, — пояснил он виновато, — сам позвонил, хочет отвалить кусок. Сколько я его уговаривал, по полу ползал — стена! А тут — сам!

Я пожал плечами: бывает, хотя и странно. Странно, но справедливо. Петрович много сделал для Бобра в свое время. Чувство благодарности в мире чистогана!

— Извини, Жень, я в душ. — Он пошатываясь пошел в комнату отдыха, где была оборудована кабинка.

В предбаннике меня остановила секретарша и все тем же своим тихим голосом, сообщила, что мне звонили. Кто? Порылась в записях — звонил Савелий Фомин.

— Как он сказал, звонит издалека.

Что за псих, ведь у него есть мой мобильный, мой домашний, зачем со своей восторженной сиволапостью врываться на мое рабочее место.

— Что ему было нужно?

— Сказал, что поговорить. Очень важный разговор. Очень! Голос у него был сердитый. Очень!

— Это такой странный человек. Живет в лесу. Старый друг, вместе учились. Но человек… хороший.

Зачем я ей это все говорю?

— Я пойду.

Она кивнула.

— Ой, вот еще. Это Александр Петрович велел вам отдать и сказать, что можно опять приделать на место.

Она протянула мне табличку с названием моей фирмы. Да, Петрович — это все-таки Петрович, сам денег он еще не получил, а уже благодетельствует. Жизнь налаживается. Не удивлюсь, если застану под дверьми клиента.

Клиента не было, привинчивание вывески я отложил до завтра. Просидел час в Интернете. Нового бреда там было много. Но все как-то… наметилось даже некоторое однообразие в новостях при всем различии сфер и областей, где отмечались всплески странностей. В большом мире количество никак не переходило в качество. Капли индивидуальных раскаяний не превращались в дождь общего покаяния.