Витте

Уже нельзя было просто игнорировать либеральную интеллигенцию, почти единодушно требовавшую от царя народного представительства с законодательными правами. Впрочем, голову потеряла и цензовая общественность, также метавшаяся из стороны в сторону, из крайности в крайность. Например, столичные банкиры требовали введения военного положения при одновременном даровании «русскому народу широких реформ и свобод». Как в обстановке военного времени соблюсти такую, например, фундаментальную гражданскую свободу, как неприкосновенность личности, они, наверное, затруднились бы внятно объяснить.

Ознакомившись с документом, привезенным бароном B. Б. Фредериксом, С. Ю. Витте предпринял последнюю попытку компромисса: он предложил ограничиться публикацией только его всеподданнейшего доклада с программой реформ. На это предложение барон ответил отрицательно, указав, что вопрос о манифесте решен бесповоротно. Тогда C. Ю. Витте предъявил ему (а следовательно и царю) ультиматум: либо принимается его редакция манифеста вместе с докладом, либо он категорически отказывается от предложения стать во главе правительства. Он, граф С. Ю. Витте, верноподданный слуга своего государя, готов трудиться на любом второстепенном посту, поскольку видит, что император ему не доверяет. Как впоследствии писал князь Н. Д. Оболенский, «…высказанное графом Витте предположение имело за собою несомненное основание, так как ближайшие к Государю лица не верили в искренность графа Витте и были убеждены, что он в своих честолюбивых намерениях стремится стать президентом Российской республики и что, в предвидении возможности такого факта, находит себе объяснение та выдающаяся ласка и любезность, предметом которых сделался граф Витте при возвращении из Портсмута со стороны германского императора Вильгельма II, прозревшего в нем будущего русского республиканского президента».

Утром 17 октября об отказе С. Ю. Витте принять на себя объединенное министерство в случае опубликования манифеста в редакции И. Л. Горемыкина — А. А. Будберга было доложено императору. Узнав об ультиматуме С. Ю. Витте, царь впал в величайший гнев, затем растерялся и не знал, что предпринять. Наконец во дворец были приглашены великий князь Николай Николаевич и граф С. Ю. Витте; последний прибыл только в полпятого вечера. Вначале Николай II принял великого князя, командующего столичным военным округом, наедине, и тот заявил ему, что ввиду нехватки надежных войск к военной диктатуре прибегнуть никак невозможно. Поэтому выход из положения, предложенный С. Ю. Витте, ему представлялся единственным. Царь смирился с неизбежным и в присутствии В. Б. Фредерикса, С. Ю. Витте и великого князя Николая Николаевича подписал Манифест и утвердил всеподданнейший доклад председателя Комитета министров.

Когда В. Н. Орлов вечером 17 октября вошел в царский кабинет, император сидел с поникшей головой и крупные слезы капали на пол из его глаз. «Не покидайте меня сегодня, — попросил Николай II, — мне слишком тяжело. Я чувствую, подписав этот акт, что я потерял, теперь все кончено». Нет, возразил ему верный «Влади», еще не все потеряно. Нужно только сплотить здравомыслящих людей, и все можно спасти¹⁵⁹. Здравомыслящие люди при поддержке самых высоких инстанций вскоре начали сплачиваться вокруг дубровинского «Союза русского народа».

На обратном пути в Петербург вместе с графом С. Ю. Витте ехал великий князь Николай Николаевич, выглядевший веселым и довольным. Обращаясь к графу, великий князь сказал: «Сегодня 17 октября и 17 годовщина того дня, когда в Борках была спасена династия. Думается мне, что и теперь династия спасается от неменьшей опасности сегодня происшедшим историческим актом».

Сам С. Ю. Витте впоследствии выражал недовольство созданием рук своих — Манифестом 17 октября. Он объяснял это тем, что документ рождался в спешке и горячке, составлялся на скорую руку неврастеником, хотя благонамеренным и талантливым, каким был князь А. Д. Оболенский. До самой последней минуты С. Ю. Витте вообще не был уверен, что царь его подпишет. Царь его бы и не подписал, если бы не «тронутый», по выражению С. Ю. Витте, великий князь Николай Николаевич, вскорости превратившийся в обер-черносотенца: «Сказать, чтобы он был умалишенный — нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова — тоже нельзя, но сказать, чтобы он был здравый в уме — тоже нельзя; он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство»¹⁶⁰.

Вместо того чтобы подработать составленный проект, за спиной его автора начали фабриковать другие манифесты. «Несомненно, что по крайней спешности, взбаламученности манифест явился и не в совсем определенной редакции, и, главное, неожиданно, как deux ex machina. Он предрешил принципы, но не мог предрешить подробности даже в крупных чертах. Пришлось все вырабатывать спешно, при полном шатании мысли как наверху, так и в обществе»¹⁶¹.

«Поэтому, хотя я и не советовал издавать Манифест 17 октября, тем не менее, слава Богу, что он совершился»¹⁶².