Вице-президент Бэрр

13 января 1779 года я прибыл в Уайт-плейнс, чтобы принять командование Вестчестерской линией, которая протянулась примерно на четырнадцать миль между рекой Гудзон и проливом Лонг-Айленд. За линией находились Нью-Йорк, английская армия и друзья англичан — американские тори.

Я должен был регулировать движение и сообщение между нью-йоркскими тори и вестчестерскими вигами. Подлинная моя задача состояла в том, чтобы прекратить грабеж гражданского населения. Мародерство стало основным занятием не только солдат, но и офицеров. В общем-то, мародерствовала половина населения Вестчестера. Тех, кто грабил тори и англичан, называли «живодерами». Тех, кто грабил нас, называли «ковбоями». К весне 1779 года с живодерами и ковбоями было в основном покончено, с моим здоровьем тоже.

10 марта я послал генералу Вашингтону прошение об отставке, и он принял ее, наложив следующую чувствительную резолюцию: он «не только сожалеет об отставке хорошего офицера, но и о причине, вынудившей его подать в отставку».

Через линию фронта

В конце мая 1779 года я навестил в Вест-Пойнте генерала Макдуггала. Несмотря на плохое здоровье, он был отличный офицер и красноречив, несмотря на заикание.

Мы сидели на дворе под высокими вязами, откуда открывался вид на Гудзон. Из большого дома, отданного под штаб, то и дело выходили адъютанты. В тот день поднялась серьезная паника: шеститысячная английская армия только что вышла из Нью-Йорка и заняла оба берега реки ниже Пикскилла. Вот уже несколько дней Макдуггал пытался сообщить об этом Вашингтону в Нью-Джерси. Но ни одному из посыльных так и не удалось к нему добраться.

Макдуггал метал громы и молнии по поводу ведения — или, скорее, неведения — войны.

— Ох, уж этот конгресс! — Он говорил с заметным шотландским акцентом. — И откуда только понабрали таких мерзавцев!

Этого мнения придерживалась вся армия. Все знали, что те немногие делегаты, которые утруждали себя присутствием на заседаниях Континентального конгресса, больше думали о спекуляции валютой, чем об интересах армии. Конгресс уже поверил, что война благополучно закончилась. Сам Вашингтон убедил их, что прибытие французского флота обеспечит нашу победу.

Французский флот действительно прибыл, и Вашингтон смог наконец нанести долгожданный удар по Нью-Йорку. Казалось бы, зажатые французским флотом и американской армией, англичане обречены — так все думали, во всяком случае, — но особый талант Вашингтона терпеть поражения вновь восторжествовал.

Начать с того, что никто не счел нужным ознакомить французского адмирала Д’Эстена с ловушками нью-йоркской гавани, и, когда настал час битвы, французский флот не смог миновать отмель у входа в нью-йоркскую гавань; тем временем на суше любимец Вашингтона, генерал Джон Салливан, проводя в жизнь стратегию своего господина, позорно отступил перед английским гарнизоном. Французский флот ни с чем отплыл на юг.

— Уверяю вас, Бэрр, если бы французский флот не курсировал в Ла-Манше, англичане гнали бы нас до самой Огайо.

Мы огорчились бы еще больше, если бы знали, что эта несуразная война продлится еще три года и Вашингтон будет избегать военных действий всеми возможными способами. Бездействие стало свойством его натуры, а кроме того, четырнадцатитысячную армию, которой он командовал во время знаменитой «победы» у Монмусского суда, почти полностью распустили из-за безденежья и таинственной веры конгресса в победу, которую якобы должен был нам неизбежно принести один лишь союз с Францией.

В конце войны, когда Вашингтон пришел в Виргинию для осады Йорктауна, под его командованием оставалось только 2500 солдат, а у французов под Йорктауном было 3000, не говоря уже о флоте в тридцать линейных кораблей. Так что в каком-то смысле конгресс оказался прав. Французы и в самом деле победили за нас англичан. Без них мы, конечно, остались бы английской колонией; мы давно уже забыли об этом грустном факте, точно так же, как и ныне пытаемся забыть, с какой легкостью небольшой английский отряд выгнал из Белого дома президента Мэдисона и поджег город Вашингтон [66]. К счастью, наш народ всегда предпочитал легенду реальности. Кому же это знать, как не мне, ведь я стал чуть ли не самой мрачной легендой республики и уже почти нереален.

Макдуггал выслушал то, что ему прошептал адъютант. Снова выругался.

— Вы поедете к Вашингтону, Бэрр. Вы знаете местность.

История с мулом. Вашингтон и Сент-Клер, Нью-Хейвен. Йель.

На этом обрывается рассказ полковника Бэрра. А вот другой отрывок, на другой бумаге, написанный недавно.

Бенедикт Арнольд. Запись 4 июня 1833 года

Осенью 1780 года я находился в Эрмитаже у миссис Прево, которая любезно взялась за нелегкий труд сохранить мою жизнь. По ее настоянию я выпивал в день галлон ключевой воды и от этого чувствовал себя еще хуже.