Вице-консул

Она не бросит свою сиамскую сестренку в Меконг, не оставит ее на дороге в Долине Тростников. Других детей, которые появятся после этой девочки, она будет покидать всегда в один и тот же час, где бы ни была, в середине дня, когда от солнца гудит и тупеет голова. К вечеру она уже одна и не может вспомнить, куда подевалась та штука, которую она еще сегодня носила, ее подобие — которую нельзя было выронить, — села передохнуть, а дальше шла налегке. Теперь не найти. Она почесывает груди, в которых сохранилось чуть-чуть молока, идет дальше. Быть может, только в первый раз забыв, поплакала. А в следующие разы едва зафиксировала разницу. Она идет, потом засыпает. Баттамбанг, рвущая сердце песня, ее поют дети на спинах буйволов и смеются, покачиваясь, — она тоже поет, перед тем как уснуть, за последними домами лесной деревни, где в двух шагах рыщут тигры, где сумрак джунглей.

По реке Тонлесап после Удонга идти легко. Ребенок уложен стоймя в мешок, мешок висит за плечами и привязан к поясу, она идет дальше вниз по течению реки Тонлесап. На несколько дней задерживается в Пном-Пене. Потом продолжает путь вниз по течению Меконга. Джонки с рисом сотнями плывут, обгоняя ее.

Какая-то женщина дала ей совет, после Поусата, но до Кампонгчнанга, до рождения ребенка, ПномПень уже позади, дальше вниз к Чуку. Она запомнила. Работать невозможно из-за ребенка, кому она такая нужна, и без ребенка-то была ни на что не годная, семнадцать лет, да еще живот, отовсюду гнали. Ступай дальше.

Работать она никогда не будет, чем занимается — неведомо.

Та женщина дала ей дельный совет: говорят, что детей берут к себе белые люди. Она идет дальше. Больше никого не спрашивает. Никто здесь не говорит по-камбоджийски, редко такого встретишь. Первое поселение белых? Ступай отсюда. Надо идти по течению Меконга, она знает, такова ее метода. Она идет. Ребенок у нее на спине почти все время спит. Последние несколько недель, последние дни особенно ее девочка много спит, приходится будить ее, чтобы накормить. Чем накормить? Надо ее отдать, эту девочку, пора; а потом идти себе налегке по краю рисовых полей. Под голубоватым веком спит глаз. Смотрела ли она вообще хоть на что-нибудь? В Лонг-Хуене там и сям на улицах она видит белых людей. Поселение белых. Она идет на рынок, кладет ребенка на тряпицу, ждет. Проходит женщина, последняя камбоджийская женщина на ее долгом пути, и говорит ей, что ребенок мертв. В ответ она щиплет девочку, та кричит, вот же — нет. Все равно, говорит женщина, этот ребенок не жилец, надо скорее… Чего ты хочешь?

— Отдать.

Та смеется: позорище, кому нужен такой тощий ребенок? В Шадеке она снова видит белых людей, идет на рынок, кладет ребенка на тряпицу, ждет, никто с ней не заговаривает, а ребенок спит и спит. Оставить ее здесь, спящую… Но собаки, они прибегут сюда, когда завершится торговля на рынке? Она идет дальше. В Виньлонге тоже есть белые люди, да как много!

Она приходит на рынок, расстилает перед собой тряпицу, кладет ребенка. Садится на корточки и ждет. Ей смешно, иные рынки после слишком долгой рыси — она теперь идет быстро, хочет опередить смерть, — дурманом мутят ее рассудок: рынок в Виньлонге таков. Кому красивую девочку, говорит она, отдам задаром, ну да, она не может носить ее с собой, посмотрите на мою ногу, сами все поймете. Никто не понимает. Нога ранена, широкий порез от острого камня хорошо виден на заскорузлой коже, в нем копошатся черви, а она и не знает, что от него смердит. Девочка спит. Она не смотрит ни на нее, ни на свою ногу, лежащую на земле рядом с девочкой, говорит сама с собой, как на том, другом рынке в долине Тонлесап, где так хлопотала ее мать. Всему виной выставленная напоказ еда, запахи мяса и горячего супа. А ну, кому девочку? У нее больше нет молока, сегодня утром девочка не взяла грудь. С какой-то джонки ей дали горячего рису, она долго-долго жевала его и покормила девочку изо рта в рот, но ту вырвало. Что ж. Придется солгать. Сказать, что ребенок здоров. Кому девочку, подходите. Прошло два часа. Ей невдомек, что здесь уже никто не понимает, что она лопочет. Вчера она это заметила, сегодня — нет.

Только под самый конец, когда почти все торговцы убрали свой товар, проходит белая женщина, дородная и грузная, с ней ребенок, девочка, тоже белая.

Разум возвращается к девушке, снова хитрая и ушлая, она чует удачу.

Под колониальным шлемом она видит глаза — не первой молодости, — которые наконец-то смотрят.

На нее посмотрели.

В первый раз. Она улыбается женщине. Та подходит ближе, достает из бумажника пиастр и дает девушке.

Поворачивается и уходит.

Девушка кричит, машет руками. Дама возвращается. Девушка показывает ей ребенка и хочет вернуть пиастр. Вертит головой, тычет пальцем куда-то позади себя, кричит: Баттамбанг. Дама смотрит, качает головой: нет, и уходит, не взяв пиастр. Небольшая толпа уже собралась вокруг кричащей девушки.

А дама между тем удаляется.