Вице-император. Лорис-Меликов

Такое суждение о России заезжего итальянца глубоко оскорбило патриотические чувства гвардейского офицера и честного верноподданного российского императора. И за Екатерину Великую было обидно. Он как-то привык к мысли, что лучшей эпохи, чем просвещенный екатерининский век, в нашей истории не было. Уж на что капитан Вержбицкий, читавший русскую историю в Школе юнкеров, – поляк, на всю жизнь оскорбленный разделом Речи Посполитой и вечно подпускавший шпильки по поводу тех или иных действительных и мнимых промахов русских царей, – и тот сквозь зубы признавал величие Екатерины. Как и все русские искренние патриоты, Лорис-Меликов, составив на уроках истории общее представление о царях, никогда больше на эти темы не задумывался. И даже очевидная жестокость – неумная и упрямая – нынешнего императора, над которою втихомолку потешались во дворце наместника, не поколебала его преданности Николаю I.

Вечером случился бурный спор с Ахвердовым. Юрий был печален и насмешлив.

– Мико, ты напрасно так сердишься. Попробуй подумать.

– Да что там думать, все ж давно известно!

– В том-то и коварство, дорогой, что тебе известно не знание, а его формула. Екатерина – значит, великая и просвещенная. И все, и выкинем из головы. А то, что она руками любовника мужа укокошила – она, дескать, с царствованием лучше него справилась. А чем лучше-то?

– Дворяне получили свободу.

– Ну да, только «Указ о вольности дворянской» Петр Федорович выпустил, Тайную канцелярию разогнал. И теперь уж могила покрыла мраком, каких бы он еще указов наиздавал. Может, и с рабством покончил бы. Он, в сущности, человек был хоть и недалекий, но добрый. А рабство как было, так и есть, и еще крепче стало. Та же Екатерина вольных украинцев закрепостила. Вместо Тайной канцелярии учредила Тайную экспедицию, а во главе поставила кнутобоя Шешковского. Вот тебе и европейская конституция! Мы опять, как при татарах, от всего мира на триста лет отстаем. И это, поверь, очень плохо кончится.

– Екатерина расширила пределы России.

– И породила головную боль своим внукам. То с Польшей, то с Кавказом, а там, смотришь, какие-нибудь киргизы или башкиры взбунтуются. Большая империя – палка о двух концах. Те два Рима рассыпались, а Третий в рабстве пребывает. И чем крепче рабство будут держать, тем скорее и Третий Рим развалится.

– Так ты хочешь сказать, что судьба Российской империи тебе не дорога? Ты ждешь ее развала? Так ведь обломки на наши головы посыплются.

– Нет, почему же, я не меньший патриот, чем ты. И смею заметить, даже в большей степени. Я только трезво смотрю на действительность, без вашей гвардейской оголтелой влюбленности. Слепой и бездумной. Ты мне анекдоты рассказываешь про Красное Село, как полковые командиры самым наглым образом надувают великого князя Михаила, а то и самого императора, и обе стороны веселы и довольны, и даже обманутые, узнав задним числом, как их надули, сами потешаются, а я за этим вижу проигранную войну. Армия, порядок в которой держится на лжи и жестокости, – гнилая армия, она не способна к победам. Николай Павлович себя любит больше, чем Россию, и даже больше, чем собственного сына-наследника. А мне его высочество заранее жаль – он обречен на тяжкое царствование.

Тут он, конечно, прав. Кавказская армия – лучшее, что есть в России, а управиться с горцами вот уж сколько лет не может. Солдаты наши – те же крепостные, только вместо помещика на двадцать пять лет отданы во владение офицерам. А кончит срок службы – и назад, в крестьянство ходу нет: дома его все забыли и не ждут, сил и навыка вести хозяйство уже нет. Потому и сбегают на службу к черкесам или к тому же Шамилю, и воюют, в общем-то, спустя рукава. В армии определенно что-то надо менять, это даже ротмистру видно. Не видно, правда, как менять и на что.

В этом споре едва ли не до утра Лорис-Меликов потерпел сокрушительное поражение. Аргументов у его честного патриотического сердца против доводов свободного и здравого ума не нашлось, он захлебывался то в возмущении, то в досаде на себя, на недостаток знаний своих и в спальню ушел с душою смятенной и растревоженной.

А в понедельник, 19 ноября 1851 года, началась новая жизнь. В 4 часа, по завершении всех дел, Лорис-Меликов немало озадачил господ адъютантов, сказавшись нездоровым для участия в кутеже. Вид у него при этом был совершенно здоровый, но глаза куда-то убегали от прямого взгляда, будто где-то там, за пределами веселой компании, его ждали. Александр сразу догадался, в чем дело:

– А-а, мальчика ждет нечто романтическое и таинственное.

– Н-ну, что-то в этом роде, – так уклончивым намеком отвертелся Лорис от объяснений и распрощался.

Можно себе представить, какой дружный хохот вызвала бы истинная причина нынешнего отказа – ротмистру не терпелось читать и читать Альфиери. Ему самому, признаться, была несколько удивительна новая страсть, но ничего поделать с собою он не мог, неведомая сила волокла к заложенной странице, и хоть тут тресни.