Дом кудесника, оказывается, не в самих Колонцах стоял, а на отшибе. Прятался за ельничком. Дом как дом, со светелкой, правда. Ворота распахнуты – кудеснику бояться некого. Двор. Сарай, навес для лошадей. Колодезь с воротом. Заслышав шум въезжающей телеги, из-под крыльца выбрался лохматый задумчивый пес. Подошел вразвалочку. Уважительно издали понюхал Фенькины копыта, презрительно глянул на шипящего Пуська. Склонил лобастую голову набок и солидно, весомо взбрехнул. Ланька огляделся. Двор как двор… Ничего такого волшебного в нем не было. Крыша, правда, покрыта не дранкой, как у людей в деревне, а по-городскому, потемневшей от времени черепицей. Вообще, все вокруг было старым, не то, чтобы ветхим, нет… каким-то многолетним. Скрипнула дверь сараюшки. Ланька резво обернулся. В дверях стоял высокий, выше отца, смуглый старик, худой, но крепкий. На старике был длинный фартук, а в руке он держал ведро с пенящимся парным молоком.
– Здоров будь, хозяин.
– И вам того же. – Старик поставил ведро, отер крупные коричневые руки о тряпицу. – С чем пожаловали? Совет, хворь, или… – Он цепко оглядел притихших детей.
– Или, – коротко сказал отец.
Кудесник помрачнел, еще раз зыркнул на детвору, остановил взгляд темных глаз на Ланьке.
– Чего ж тащил детишек в такую даль? – буркнул кудесник. – Мог бы и в церковь свести. Попы свое дело знают, только приведи. – Он шикнул на пса, обнюхивавшего Рустины сапоги, пошел к дому.
Не хотелось отцу просить, не привычен он к этому. Да деваться некуда.
– Так как же это… в церкви-то. Что ж в церкви?… Они же…
– Знаю. И как – знаю, и что – знаю. Надеешься, значит? Думаешь,
– А тебе откуда… – опешил отец.
– Не я тебя от Подарка освобождал. Следа моего не вижу. Сапожник свою работу всегда признает. Понимаешь?
– Чего ж не понять, понимаю.
– Тогда пошли в дом, понятливый. – Кудесник еще раз взглянул на Ланьку, вздохнул. – Потолкуем. А вы покуда здесь обождите. Вон ведро у колодца, лошаденку напоите.
Ланька поил Феньку, а сам думал:
– Я же говорила, говорила!
– Что говорила? – не понял Руста.
– Не ест он маленьких девочек.
2
Кудесник провел отца в горницу, сам отошел в угол – процедить молоко.
– Как звать тебя, человече?
– Михей. А тебя? Кудесником звать не с руки. – Отец был смущен и насторожен. Что-то не так было, что-то темнил кудесник, не смотрел в глаза.
– Джибута.
– Что? – не понял Михей.
– Джибута. Ты спросил, как мое имя.
– Вот оно как. Джибута, – Михей произнес незнакомое имя, прислушался к звуку. – Не из наших, значит, будешь?
– Верно. Не из ваших. Только не обо мне речь. – Он быстро, исподлобья глянул на Михея, как черными молниями стрельнул.
– А если нет у твоих детей Дара? Что тогда? – Кудесник достал с полки глиняную кружку, нацедил молока. Михей не нашелся, что ответить, насупился, глядя на руки кудесника. Хорошие руки, работящие.
– Хочешь о своем Даре узнать? – Кудесник Джибута смотрел ему в глаза. Михей не выдержал, засопел, отвел взгляд.
– Нет. Чего теперь уже… что было, прошло.
– Верно говоришь. – Кудесник покачал головой, будто сомневаясь в чем-то. Помолчал. Молчал и отец.
– Хорошо, Михей. Испытаю твоих. Но зря не надейся. Давай, зови в дом. Младшей, вот, молока дай, пока парное.
Михей кивнул, взял кружку. В дверях обернулся.
– Сколько ж возьмешь, Джибута?
– За эту работу – ничего не возьму. За нее не беру. – Кудесник недобро усмехнулся.
– Как скажешь.
Дети по одному зашли в дом. Первым – Руста. Плечи расправил, руки напряжены. Ничего, дескать, не боюсь. Чего мне бояться. Попытался смотреть в глаза кудеснику – куда там. Ночь в глазах кудесника. Беспросветная, безлунная. За ним шмыгнул Ланька, быстро ощупал горницу голубыми глазами, вздохнул. И тут ничего волшебного… Последней, мелкими шажками, Санька. В одной руке – кружка, на другой – Пусёк висит, под передние лапы схваченный, к животу прижатый. Под носом у Саньки – молочные усы.
– Дедуска кудесник, можно я котику молочка в блюдечко отолью? – с порога спросила Санька, кокетничая.
Кудесник улыбнулся, как лучик по речному льду блеснул. Достал с полки блюдце, поставил в уголок.