Витпанк

Я ни разу прежде не был так глубоко в восстановленной зоне. Это было ужасно — варварская смесь «нуово» и «деко»[30], автор которой не имел понятия ни о том, ни о другом. Коммунары превратили узкие витрины магазинов в экраны с кадрами из фильмов 1930-х годов, раскрашенные поверх лазерной печати причудливыми завитушками в стиле Тулуз-Лотрека. Из искусно спрятанных динамиков доносился приглушенный «горячий» джаз, сопровождавшийся убедительным шипением виктролы, звоном бокалов и жизнерадостным галльским смехом.

Мы прибыли на место, едва только рассвело, и спустя весьма непродолжительное время мои колени начали меня доставать. Вдоль линии домов начали появляться немногочисленные парижане: булочник устанавливал свой навес, расставив на окне корзины с baguettes[31]; несколько femmes de m'enage[32] в сексуальных юбочках, тщательно наложенной косметике и очках-катафотах процокали по тротуару; шайка беззаботных парней, проходя мимо, осыпала нас, бедных пресмыкающихся новобранцев, окурками своих сигарет и горделиво прошествовала дальше.

Мне еще удавалось как-то держаться, пока не появился шарманщик. Его обезьянка — вот кто поставил последнюю точку. Или, может быть, цилиндр с Эдит Пиаф, который он вставил в свою шарманку? Для справедливости скажем, что это был вид обезьянки, танцующей под Эдит Пиаф — вначале я посмеивался, потом захохотал во весь голос, и наконец просто взвыл от смеха. Это была настоящая истерика: я в прямом смысле упал на спину и принялся кататься по тому самому мощению, которое только что выложил.

Горожане пытались не обращать на меня внимания, но я представлял собой слишком впечатляющее зрелище. В конце концов они все попрятались со сконфуженно-возмущенным видом. Я лежал на спине, пялясь в серое небо, держась руками за живот и всхлипывая от смеха им вслед, когда рядом со мной взорвалась стопка эпоксидной плитки, осыпав меня смоляной шрапнелью; несколько осколков больно ударили меня по ребрам и по руке. Силовик у входа в улицу опустил свой «суперкулак» и через громкоговоритель отдал короткое распоряжение:

— Работать!

После этого было уже не так смешно. Эдит, может быть, и не сожалела ни о чем[33], но я принялся составлять новые списки для жалости к себе.

Я совершенно уверен, что потерял счет времени, пока нас держали взаперти в этом старом офисном центре. Может быть, у меня было сотрясение мозга — fr`eres не особенно церемонились, раздавая нам тумаки направо и налево. Однако сомневаюсь; более вероятно, что я просто сам перестал думать, приняв это как способ пережить эти дни.

Вплоть до того вечера, когда они принялись разделять нас на группы.

Это произошло в столовой. Не говоря ни единого слова, fr`eres принялись сортировать людей. Более щуплые трастафара направлялись в две особые группы — по моей догадке, их ждал менее тяжелый труд.

В отличие от сцены, разыгравшейся, когда нас привели сюда, все проходило почти без шума. Я по-прежнему нигде не видел Сисси — но учитывая, что у всех нас были выбриты головы, я не уверен, что узнал бы ее.

Только я успел заметить, что одна группа по внешнему виду отличается от других, как указующий перст направил меня к ней, дав мне возможность изучить ее с более близкого расстояния.

Мы были довольно угрюмой компанией; и у меня сразу возникло очень неприятное чувство, которое нисколько не уменьшилось при виде ухмылки fr`ere, с которой тот выталкивал нас из дверей столовой. «Прямо как пастух», — подумал я. Вновь окинув взглядом лица трастафара вокруг меня, я заподозрил, что в нашей группе были собраны нарушители порядка. Нас отбраковали.

День 9-й: Цельнометаллическая булка[34]

Со следующею утра я начал служить Парижской Коммуне всерьез. Нашу группу вывели из барака, погрузили в кузов старого автофургона и повезли в направлении одного из внешних arrondissements. Здесь стрельба на улицах звучала гораздо громче, чем было для меня привычно, и я почувствовал кофеиновый укол страха, когда нас ввели в темный, покинутый магазин и устроили на бивуак в погребе. Нам выдали новую одежду: бангладешские ремни, сплетенные из какого-то странного пластикового волокна, и новенькие хлопчатобумажные футболки, еще непривычно жесткие, которые следовало надевать под наши добрые коммунарские форменные блузы.

В анемичном солнечном свете апрельского утра нас вывели наружу, чтобы отвести на смерть.

О, конечно, они не сказали нам этого.

— Вы — связные, — сказал нам fr`ere, когда мы стояли посреди улицы. Он был в лейтенантских нашивках, хотя в ухе у него была только одна серьга, и говорил в рупор, чтобы быть услышанным за выстрелами, щелкавшими по соседним строениям, как разъяренные псы. — Мы сейчас выбиваем бланков из этого округа, — продолжал он. — Бои идут за каждое здание, и наш расход боеприпасов очень высок. Мы не можем позволить себе терять бойцов, чтобы подносить патроны к нашим позициям, так что эта работа возлагается на вас. Следуйте за мной, monsieurs.