Витязи из Наркомпроса

Проклинайте ж меня, проклинайте,
Если вам я хоть единое слово солгал,
Вспоминайте ж меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал.

За тебя, угнетенное сельское братство,
За обманутый новою властью народ.
Ненавидел я красное мерзкое чванство и барство,
Был со мной заодно мой максим-пулемет.

И тачанка моя, вдаль летящая пулей,
Сабли блеск ошалелый, поднятой подвысь.
Почему ж вы тогда от меня отвернулись
Вы, кому отдал я всю свою жизнь?

В моей песне не слова не будет упрека,
Я не смею народ трудовой упрекать.
От чего же тогда мне теперь, братцы, так одиноко,
Не могу рассказать, не могу и понять.

Вы простите меня, кто в лихую атаку
Шел со мною и был пулей горячей сражен,
Мне б о вас полагалось, товарищи, горько заплакать,
Но я вижу глаза ваших согбенных жен.

Вот они вас отвоют, и горько отплачут
И лампады они уж не станут гасить…
Ну, а ваш командарм, он не может иначе,
Он умеет не плакать, а только лишь мстить.

Вспоминайте ж меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал…

Потрясенный Бекренев от изумления враз не мог вымолвить не слова. Потом справился с волнением:

— Браво. Кто же автор?

— Комбриг Нестор Иванович Махно… у нас в технаре одна девочка из Гуляй-Поля училась… ну, вот…

— А! Батька! — радостно сказал о. Савва. — А я тоже его одну дюже гарну письню (так в тексте) знаю. Дочка, дай-ка инструмент, я тоже щас как спою…

Он нахмурил брови, вспоминая слова, прокашлялся, и потом баском, лихо, весело и отчаянно… Действительно, таки спел!

Як мчали тачанки, шляхом на Воронеж,

Падали пiд кулями, як пiд косою рожь!

На тачанках ззаду напис: «Брешеш, не догонишь!»

Пiд дугою спереду: «Живими не втечеш!»

Эх! Любо, братцi, любо, любо, братцi, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

Старі, старі баби, діти, молодиці,

Тихо спить село, та й матері не сплять.

Запалив станицу, эх, вирізав станицу

Містечковий, трехъязикій, жадний продотряд!

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

Так пом'янемо, братці, братів наших вірних,

Малоруських рідних наших братів у Христі!

Те іуда Троцький, зі своїм кагалом,

Підло розпинали Мать-Росію на хресті!

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

І за труною, братці, пам'ятаєм ми, що було,

Важка та селянська мертвая сльоза.

Навіть і в могилах, в ямах квапливих

Про Святої Русі Великої нам забывать нельзя…

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом любо голову сложить!

— Господи, куда я попал! — с веселым ужасом возопил Бекренев. — Прямо, для полноты счастья не хватает, чтобы вот сейчас на веранду вошел бы чубарый Ленька Задов в тельняшке, перекрещенный пулеметными лентами, весь обвешанный бонбами (так в тексте), с маузером в одной руке и штофом мутного самогона в другой!

Но вместо Леньки Задова с маузером и самогоном тут на террасу дачи вступили пионеры с горном, флажком и барабаном…

Глава седьмая «Мы горластые, мы вихрастые, нам не нужен душевный покой…»

1.

Когда на крытом, с резными балясинами крыльце веранды вдруг раздался оглушительно-громкий барабанный бой, заглушаемый режущими душу диссонансами горна, Натка машинально, чисто риторически спросила:

— А это еще что такое?

Ответом ей было звонкое:

Кто идет? Мы идем!
Кто поет? Мы поем!
Кто шагает дружно в ряд?
— Пионерский наш отряд!
Дружные, веселые, всегда мы тут как тут!
— Пионеры ленинцы, сталинцы идут!
Будь готов — всегда готов!
Будь здоров — всегда здоров!

— А-а-апчхи! — совершенно уместно прямо в тему чихнул Савва Игнатьевич. И, вытирая нос краем простыни, которым был закутан его кривоплечий, волосатый торс, стеснительно добавил:

— Спасибо, хлопчики… И вам не хворать!