Витязи из Наркомпроса

Отец Савва удивленно покачал головою… Еще вчера вечером он отметил про себя, какие же они нарядные, мордовские избы: непременно украшенные прихотливой резьбой створки высоких тесовых ворот, расписанные цветами и узорами наличники окон… Редко над какой трубой не скрипел на летнем ветерке кованный узорчатый флюгер.

А здесь, у отворота большака, убого теснились низкие, унылые бараки, почерневшие от дождей, крытые гнилой соломой… Вдоль халуп бродили тощие голенастые свиньи, а у поворота яркая и нарядная дощечка на высоком столбе гордо извещала: «ГУЛАГ НКВД С.С.С.Р. Трудовая сельхозартель ИМР. Труд есть дело чести, доблести и геройства!»

— Что такое это ИМР? — удивленно почесывая бороду, вопросил о. Савва.

— Имени Мировой Революции…, прошептала побелевшими губами Наташа. — Зайдем?

Но зайти они даже и не успели. Позади них раздался дробный конский топ, и мимо них вихрем пронесся всадник… Натянув поводья, он остановился возле столба-указателя, и, прислонив ладонь ко лбу, зорко осмотрелся окрест, нелепо похожий в своей островерхой богатырке (имени товарища Буденного!) на отважного витязя богатырской заставы.

Однако, высматривал он явно не злых татаровей, потому что резво пустил коня, направив его к вышедшим из-за ближних сосен двум согбенным бесформенным фигурам.

— А-а-а… в крес-та-бога-мать! На работу не пошла, а сама траву носишь! — и он яростно замахнулся плёткой.

Одна из фигур, оказавшейся сгорбленной от дряхлости старушкой, бросила на дорогу сноп осоки, который несла за плечами, упала на колени и горько прохрипела:

— Мой косяк, Филимоныч! Бей, только мальца не трогай…

Ребенок, которым оказалась вторая закутанная в лохмотья фигура, кинулся к лошади, ухватил всадника за стремя:

— Ой дяденька, только не хлещите снова мамку! Меня, лучше меня побейте!

Сидевший на коне всадник обернулся, увидел, что за ним наблюдают посторонние, плюнул на дорогу, засовывая плеть за широкий красный кушак:

— Ладно, Слёзкина… Ну, если ты и завтра на работу не выйдешь, я тебе такую корову дам, забудешь её держать! В последний раз так-то тебя милую! Зайду к тебе вечером, подмойся…

И, картинно подбоченясь, он рысцой поехал дальше, вдоль улицы.

Наташа, кинувшаяся к женщине, чтобы помочь ей встать, вдруг с ужасом поняла, что та — не старше её самой… Только изможденная и изработанная до последней невыносимой степени, испитая, как говорят в народе.

И еще… о. Савва так сразу и не мог определить, что же на ней одето? Но, присмотревшись, догадался: прорезанный для рук и шеи холщовый мешок

… В тесной и низкой избенке, свет в которую пробивался через крохотное окошко, в котором вместо стекол в раме была наклеена промасленная бумага, гостеприимная хозяйка первым делом усадила нежданных гостей за чисто выскобленный стол. Потом приняла из рук средней дочери, лет пяти от роду, запеленутого в чистое тряпье младенца с огромными печальными глазами и распухшим рахитичным животом. Младенец молча, по деловому, мял беззубыми деснами хлебный мякиш.

Сунув младшенькому в рот оттянутый коричневый сосок пустой груди, она певучим голосом стала гостей потчивать:

— Уж извините и не побрезгуйте, чем богаты… Васька, мухой слетай в огород да нарви луку, щавеля… Квасок у меня есть, сейчас тюрю затру. А вот хлебушка-от грешна, нету, уж не обессудьте! Не пекла давеча, мучка-то она мал-мало пока что есть, да вот дров совсем нетути…

— Дро-о-ов? — удивился Валерий Иванович и показал на сосны, чьи лапы мало не лезли в подслеповатое окошко.

— Так ить лес не наш, а хозяйский! Даже хворосту набрать не моги, его в конторе выписывать надо, а с каких щедрот? Работаем-то бесплатно, за палочки. Ну, может ночью Ваську пошлю на пилораму щепок воровать… Тогда и шти (так в тексте) сварить можно будет!

— А что значит, за палочки работаете? — спросила Наташа.

— Так это, за трудодни… Трудодень — сто граммов зерна, за прошлый год у меня пятьсот трудодней записано! Вот, получила под расчет пятьдесят килограммов пшенички… Два мешка… За год трудов.

— А корова у вас откуда?