Аня и Юля вытолкали парней в коридор и деликатно удалились сами. В комнате, где до сих пор воняло горелым авиационным керосином, остались, кроме Сашки, Лиза, Костя и Егор – тенью у балконной двери.
– Лиза, – сказала Сашка. – Я обещала тебе кое-что… Так вот: я этого не могу сделать. Прости.
– Дерьмо, – пробормотала Лиза. – Ты так просто не соскочишь, деточка.
– Ловишь потоки? – Сашка грустно улыбнулась. – Лови.
Она положила руку Лизе на плечо, на черную трикотажную ткань куртки-худи. Очень близко ощутила чужую информационную систему, агрессивную, как серная кислота. Через долю секунды, преодолевая головокружение, отняла руку и без сил уселась на край постели, а Лиза осталась стоять, замерев, глядя внутрь себя, бледная, как свежий бинт.
– Мне ничего не сделать с ним, – проговорила Сашка безнадежно. – Он повсюду.
– Дерьмо, – хрипло повторила Лиза, пытаясь справиться с информацией, которой поделилась с ней Сашка.
– Кладбище – его проекция, – продолжала Сашка, слепо глядя перед собой, – больница – его тень… Но и роддом – тоже его отражение. Царапина с каплей крови. Эндорфины во время секса. Все свойства материи, все законы Великой Речи. Я не могу его отменить.
– Ты бредишь? – Егор шагнул к ней, но в нерешительности остановился, всмотрелся в ее лицо внимательно-профессиональным взглядом, как делал, наверное, будучи студентом-медиком, пытаясь наладить контакт с пациентом. – Ты говорила, любовь…
– Ты говорил, солнце, – Сашка кивнула. – Идея любви как солнце, которое отражает себя в чистых зеркалах и мутных лужах. Так вот, Егорка, солнца нет – наоборот, множество луж пытаются построить его, создать Идею, дотянуться до неба слабыми лучиками. Фарит хочет, чтобы я поверила в Любовь как идею и зажгла солнце…
– Ну так сделай, – Егор снова шагнул вперед, глядя на Сашку теперь уже с надеждой. – Сделай, больше никто… Это твое… твоя…
– Если я прозвучу, пытаясь свою любовь противопоставить страху, – размеренно заговорила Сашка, – столь пафосное деяние… превратится в балаган. Большая идея на букву «Л» околела внутри меня… как хомяк в резервуаре с керосином. Мой страх токсичен, я буду транслировать безволие, депрессию и неизбежность смерти, я буду бесконечно воспроизводить Фарита, а ему этого и надо. Физрук понимал с самого начала… И Стерх все знал наперед. А я все на что-то надеялась.
Костя стоял у стола, в руках у него был граненый стакан, почти до половины заполненный золотыми монетами. Костя разглядывал их с болезненным напряжением.
– Ты все прогадила, – заговорила Лиза звонким, отрешенным голосом, как литавры на похоронах. – Ты сильнее всех нас, вместе взятых! И всех, кто когда-то учился в Институте! И ты позволила Фариту превратить тебя в тряпку… в кусок дерьма! Ты отказываешься даже пробовать, потому что все мужики козлы?!
– Не все, – устало сказала Сашка. – Но все мужики мне не нужны. Мне нужен был – этот…
Костя быстро на нее посмотрел, кажется, с обидой, и осторожно поставил на стол тяжелый стакан с монетами.
– Вранье, – отрывисто сказала Лиза. – Единственный суженый-ряженый в жизни – манипулятивная выдумка, подарочек из патриархальной древности, давно пора его выкинуть на помойку… При чем тут любовь?
– Твой Лешка, – сказала Сашка шепотом.
– Впервые слышу это имя, – Лиза оскалила зубы, двумя широкими шагами подошла к Косте, обхватила его голову ладонями и поцеловала в губы – так, что он в первый момент не смог вырваться, а потом обмяк и покорился. Сашка смотрела, как они целуются, понимая все больше, что между этими двумя нарастает грамматическая связь – не зря Адель поставила их на занятия в паре. Наверное, они станут единым звеном, когда Речь будет пользоваться ими: увязывать страх и надежду, придавать форму, создавать смыслы, растить идеи, как кристаллы в растворе, строить проекции, заплетать ниточки ДНК…
– Саша, – тихо сказал Егор, и Сашка только сейчас вспомнила о его существовании. Егор нервно облизнул губы.
– Хочешь, я…
Она подумала, что он предложит ей заняться сексом прямо сейчас, пока Костя и Лиза заняты друг другом. Но Егор, запнувшись, выговорил:
– Хочешь, я поговорю с… Ярославом, когда он приедет? Лиза права – надо хотя бы попробовать…
– Спасибо, что предложил, – Сашка криво улыбнулась.
Подошла к двери в коридор – снаружи все еще кто-то переговаривался, топтался, ждал. Сашка вернулась, осторожно обошла Лизу и Костю, все еще сцепившихся в поцелуе, погладила Егора по голове, как ребенка, открыла дверь на балкон, впуская в комнату сырую мартовскую ночь. Взобралась на перила и прыгнула, как в бассейн, – но не вниз, а в небо.
– Дмитрий Дмитриевич. Я предъявляю вам волю Глагола – я хочу аннулировать себя, исходную идею и все возможные проекции.
Она знала, что в эти минуты будет вспоминать не горящий дом и не рухнувший самолет, а ночной полет над Торпой. Все крыши, которые когда-то открыл ей Стерх, все привычные маршруты над башенками и флюгерами. Не идеальный каменный город, где в ратуше сидит чудовище, – а ленту реки, видимую сверху, и отражения звезд в воде, и маховые перья, подрагивающие на ветру.