Вишневая трубка

К столу подошла чернобровая, еще молодая женщина с большими глазами.

— Подходи, молодка, подходи, не стесняйся. Я не ксендз, исповедовать не буду…

Потупив взор и слегка покраснев, льноводка нерешительно остановилась перед Полийчуком.

— Вот здесь распишись, золотко! — Бухгалтер вынул изо рта красивую вишневую трубку, инкрустированную серебром, и ткнул ею в ведомость.

Против фамилии Франкевич значилась цифра «8000». Волнуясь, женщина торопливо расписалась, не обратив внимания на сумму заработка.

— Во что заберешь деньги?

— Как во что? — невольно улыбнулась женщина. — В карман. Он у меня не дырявый.

— Ну, ну, попробуй, — ухмыльнулся кассир, выкладывая на стол пачки. — Если карман у тебя, как в рясе у отца Ариона, то влезет, — добавил он шутливо.

Франкевич вспыхнула, и брови ее гневно сошлись над переносицей:

— Зачем насмехаетесь? Думаете, если вдова, так можно шуточки строить?

И Полийчук и кассир удивились, не поняв причину неожиданной вспышки.

— Да ты что, баба, травы ядовитой объелась или тебя обсчитали? — обиделся кассир. — Бери деньги и уходи!

Франкевич растерялась, неужели она заработала восемь тысяч! Господи, да столько и во сне не снилось!

— Что ты смотришь, забирай и уходи, — с комичным отчаянием простонал кассир. — Люди ждут, не задерживай.

— Чего ты раскричался? — заступился Полийчук. — Она, может, за твоим Пилсудским и сто злотых не видела, а тут сразу восемь тысяч! Иди, Зося, иди, голубка. Это твои деньги, заработанные в колхозе честным трудом, — ласково сказал ей бухгалтер, попыхивая трубкой.

Зося на миг задержалась взглядом на его трубке, странно улыбнулась и ушла, провожаемая добрыми шутками односельчан.

«Люди, люди, если б вы только знали, как я раньше жила, — подумала Зося, и глубокие морщины легли в уголках ее рта. — Приснись моя жизнь тому же кассиру, вскочил бы в холодном поту…».

Зося Франкевич приехала в Дубровичи с группой переселенцев из малоземельного района Прикарпатья. До этого была единоличницей, перебивалась с хлеба на квас случайными заработками. Рано осиротев, она смутно помнила безрадостное детство в доме гуцула-бедняка, приютившего польскую девочку. С четырнадцати лет уже батрачила у кулака. Хоть и тяжела была полуголодная жизнь и непосильная работа, но к восемнадцати годам расцвела батрачка, стала одной из самых красивых невест на селе.

И вот полюбился Зосе такой же, как и она, одинокий хлопец Михайло. Вырос он на чужих, нежирных хлебах, у чужих людей, не зная материнской ласки.

Молодые поженились, но счастье их было коротким, как летняя ночь в Карпатах, и тревожным, как лебединый крик осенней ночью. Пришли немцы. Три года скрывались Михайло с Зосей от угона в рабство. Потом Михайло, украинец, прятал жену, польку, от бандеровцев или же сам убегал от польских националистов.

Страшные то были времена, но и они миновали.

Наконец настал радостный день, в село вернулась советская власть, и тесно стало бандитам в лесах. В редкие дни Михайло забегал домой. Зося встречала мужа со слезами, упреками:

— Забросил семью. Я одна и одна…

— Нет, ласточка, не забыл я тебя, не забросил. Потерпи. Покончим с нечистью и тогда все дни вместе будем, любимая.

Снова уходил Михайло. И долгие ночи, прислушиваясь к каждому шороху за окном, Зося лежала с открытыми глазами рядом с детьми-двойняшками. Малыши спали, не чуя беды, а она была рядом…

Приехал однажды Михайло простуженный и задержался дома. Оставив его с детьми, Зося поехала в соседнее село на мельницу и там заночевала.

Возвратилась утром домой и удивилась — муж не вышел встретить. Сердцем почуяла недоброе, бросилась в хату— вещи разбросаны, стол опрокинут, постели перерыты, пол устлан перьями. Что это? Обезумевшая от ужаса, бросилась к сараю и тут же, у порога, упала как подкошенная: на перекладине висели Михайло и дети. На всю жизнь запомнила Зося их черные лица… К груди мужа гвоздями была прибита дощечка: «Предателю Украины от Лютого».

Зося не помнит, кто и когда увел ее от этого ужасного места; как страшный сон вспоминает похороны. Пять лет после пережитой трагедии ходила она сама не своя. Добрым людям спасибо, не дали пропасть в неутешном горе.

Только в Дубровичах, среди бывших батраков Цешинского и Волченко, Зося понемногу стала приходить в себя. Работа — что доктор: в ней и утеха, и счастье. И труд ее оценили должным образом.

«Но почему не радуют деньги? Что так стеснило грудь и почему на душе вдруг стало тревожно?!» — задумалась женщина, пытаясь найти причину своему настроению.

И неожиданно как бы очнулась, спрятала деньги в сундук, стала торопливо одеваться: совсем забыла о приглашении на расширенное заседание правления!

Франкевич спокойно шла по улице, но гнетущее чувство по-прежнему не покидало ее. В чем же дело, откуда оно? И вздрогнула, остановилась: трубка! Вишневая трубка в зубах у бухгалтера! Ведь точно такая же была у Михайлы…

Кабинет председателя не вместил всех собравшихся. Пришли бригадиры, звеньевые, огородники, льноводы. А люди все шли и шли.

— Давайте в клуб перейдем, — предложил председатель.