Вишнёвая смола

Хотя, как обычно, стоит начать издалека. Потому что если сразу озвучить, в чём было дело, – то это будет совершенно неинтересно. Весь основной интерес состоит обычно вот в этом самом «издалека». Во всяком случае, у того самого Клиффорда Саймака, которым я хотела стать, когда мне было девять, – весь интерес в основном состоял именно что в «издалека». Читаешь-читаешь рассказ – и ужасно он интересен. Какие-то машины, несущие нефритовые яйца и раздающие всем желающим именно то, что они желают. Один, там, умирает от рака, а все остальные – от полиомиелита. Фермеры, войска, майоры, полковники, шерифы – жутко интересно. Ужасно просто! Мама заставляет спать, а ты ещё не всё «издалека» прочитала, и кажется, что самое интересное будет в конце, когда всё выяснится… Но! Дочитываешь до конца с фонариком под одеялом, и что?! Выясняется, что ничего не выясняется. Ну, идут они туда со своей копчёной колбасой и со своей бутылкой воды, что им дали на сдачу (на сдачу дали пустую бутылку, они её по дороге наполняли водой). И вот тот, что был с раком, а теперь без рака, и дочка фермера, что ему носила молоко и яйца (а теперь любит), приходят в то здание, что построила машина, несущая нефритовые яйца, – и привет! Ничего не ясно. Они пришли, а там классы. Типа школа. Или даже университет типа университетов Лиги плюща (у нас таких нет, потому что Клиффорд Саймак – он американец). Доски, там, школьные. Парты. Дочка фермера куда-то уходит и выясняет, что там не только классы, но ещё и уютные комнаты, на одной из которых прям табличка с именами этой самой дочки фермера и того парня, что уже без рака. Вроде как комната в общежитии (ага! так тебе и будет уютная комната на двоих и прямо таки неженатых в общежитии университета, жди! Потому, наверное, и называется Клиффорд Саймак фантастом, что про такое пишет). А пока она ходит узнавать про комнату, того парня никуда не выпускают, и даже дверь из класса зарастает. Ну, это понятно, потому что мальчикам всегда учиться неохота куда больше, чем неохота учиться девочкам. Девочки, девушки и женщины всегда прилежней мальчиков, юношей и мужчин. Ну и на этом всё заканчивается. Ничего не объясняется ни про машину, что несёт нефритовые яйца, и удочки, и флаконы с духами, и бриллиантовые ожерелья. Ни про здание в тысячу этажей, выстроенное машиной на площади в сотню акров, ни про то, куда делся у того парня рак, ни про почему атомная бомба зависла над зданием, но не взорвалась. Нет, ну понятно, что там мораль, мол, человечество ведёт себя чаще всего, как стадо жирафов, что учиться людям ещё не переучиться, да и учёба ещё не всем дана, а только избранным (как будто и без инопланетян это непонятно!). Всё такое, короче. Как говорит мой дедушка: «Мораль – смотри этика, этика – смотри мораль». Но концовка никакая[8]. И даже не потому, что я разочаровалась в Клиффорде Саймаке – я в нём не разочаровалась, вовсе нет. Просто я уже не хочу им стать. Я хочу стать собой. А дело в том, что это самое «издалека» куда интереснее любых концовок. От самых занудных поучительных до самых неожиданных детективных (это чаще у Агаты Кристи бывает – всю дорогу ждёшь, что убил один, а потом выясняется, что убил совсем другой, и частенько это бывает очень сильно притянуто за уши, хотя я и очень люблю Агату Кристи. Когда люди кого-то любят – им всё равно, что тот, кого они любят, что-то куда-то притягивает за уши). В общем, я к тому, что в историях типа историй Клиффорда Саймака важнее это самое «издалека», а в историях Агаты Кристи важнее именно конец. Хотя если повнимательней разобраться в Агаты-Кристином «издалека», предшествующем концу, то начинаешь понимать, что ей самой так надоедало это «издалека», что она вешала убийство на первого ей под настроение подвернувшегося. И если прочитать несколько раз, то понимаешь, что на любом из этапов историй Агаты Кристи можно повернуть так, что всякий, кто помещается в правило единства времени и места (это такое драматургическое правило, созданное для того, чтобы всё поместилось на сцене в определённой длительности спектакля), и может оказаться убийцей. В моей же истории про предательство, как и в историях Клиффорда Саймака или, там, Достоевского, важнее именно что «издалека», и вообще – сама история. Взять «Преступление и наказание» – там сразу ясно, кто убийца. С этого и начинается практически. И интересна именно сама история. Кто они такие все там. Почему. И как оно так вышло. Ответов на это никаких определённых нет, чтобы там ни писали в глупом предисловии. Но Достоевский – он вам тоже не дурак, и, для того что бы читатели радовались, – делает вид, что всё закончилось хорошо, типа и порок наказан (хотя именно всякого рода порок нам в этом «Преступлении и наказании» симпатичен) – и жили долго и счастливо. А как они жили долго и счастливо – это уже совершенно не важно. «Долго и счастливо» – это самодостаточная консервированная эйфория. Как банка клубничного компота. Расшифровки не требует. Требует немедленного поедания. Съел и забыл.